театр прекратил свое существование. У нас хранится изумительный портрет Михоэлса, который сделал Тышлер. Великолепный портрет! Вдохновенная, откинутая голова — именно таким мне Михоэлс и запомнился.
Я была страшным театралом и любимые спектакли посещала много раз. Скажем, в спектакле «У врат царства» по Генрику Ибсену Василий Иванович Качалов играл чуть реже, чем раз в месяц. Примерно шесть спектаклей в год, и я была на всех. Доставала билеты всеми правдами и неправдами. Так же как на спектакль «Таня» с Марией Бабановой в театре Вахтангова вся Москва ходила.
В 1947 году в ГОСЕТе буквально прогремел новый спектакль «Фрейлехс», я его тоже очень много раз смотрела. И он стал последней премьерой Михоэлса. Это было веселое представление, не оперетта, конечно, но музыкальный спектакль с танцами, очень привлекательный, была в нем внутренняя раскрепощенность, свобода, какое-то особое настроение. Михоэлс и Тышлер за него получили Сталинскую премию.
По-моему, в 1947 году мой знакомый мне сказал: «Давайте поедем к Михоэлсу 31-го числа, вечером там все будут, а я-то поеду днем, хочу его поздравить, поедемте со мной». Я говорю: «Как же так, я ведь не знакома, как я поеду?». «А, ничего, как поклонница поедете». Я говорю: «Я не могу», — а теперь так жалею, что не поехала. Ужасно! Я спросила тогда: «А что там будет?». Он говорит: «Ничего, он будет дома, будут приходить, поздравлять и все такое».
Еще из интересного, относящегося тоже к ГОСЕТу: в 1942 году во время представления «Короля Лира» в Ташкенте случилось землетрясение. Это был май месяц. Идет «Король Лир» с Михоэлсом и вдруг начинается… Ничего не рушится, в какой-то момент только посыпалось что-то с потолка, но публика не тронулась с места, а он играл, как если бы ничего не было — говорил, ходил, и все сидели! Когда все закончилось, тогда там бог знает что началось. Но во время спектакля никто не тронулся с места. Можете себе представить! 1942 год, май месяц, Ташкент. Там прошло пять или шесть спектаклей, на каком именно это случилось, не могут установить, но это было. Любопытно, правда?! Такова сила искусства.
Театр во время войны — это нечто особенное должна вам сказать. Я много посещала театр во время войны в Москве. Я многое помню. Были отдельные концерты в Колонном зале, когда просто выступали великие артисты, были спектакли театральные.
Тышлер работал и для цыганского театра «Ромэн». Сохранились рассказы, как артистка Ляля Чёрная сидела во время спектакля — может быть, даже исполняла арию Кармен — на деревянном быке. Думали все, что не могло такого быть, что-то путают, но вдруг мы нашли у себя в музее эскиз Тышлера, рисунок этого деревянного быка и Ляли Чёрной, и бык там стоит на двух бочках. Я этот спектакль сама не видела, но Ляля Чёрная была потрясающая и очень знаменитая артистка в те годы, я ее хорошо помню.
Вернисаж выставки «Произведения Александра Тышлера. Живопись, скульптура, графика, театральные эскизы» в ГМИИ им. А. С. Пушкина, 1966. © ГМИИ им. А. С. Пушкина
Мне кажется, нельзя сказать, что Тышлер ушел в театр в том смысле, что «нельзя писать что хочу — уйду в театр». Театр был ему показан с самого начала, он театральный человек, и его метафорический язык был создан для театра. Разумеется, и для искусства другого типа, но в театре он был органичен. Немножко зная Александра Григорьевича, позволю себе сказать, что он был настолько внутренне независим и самостоятелен, он мог делать все что угодно. Он был очень артистичен в поведении. Он был маленького роста, всегда носил бабочку или что-то изящное, и был так артистичен в движениях, что вы могли бы принять его за актера, если б где-нибудь его увидели просто так. Он был человек большого обаяния.
В какой-то момент Тышлер уехал жить в Верею. Дело в том, что когда он получил Сталинскую премию, он смог построить там дом, и потом жил в основном там. И там он делал то, что хотел, в том числе писал обоймами станковую живопись. Но его волновало разное — и графика, и театр, и я думаю, что во всем этом заключалась его какая-то внутренняя жизнь.
История Александра Тышлера в нашем музее начинается с 60-х годов, с оттепели. В то время многое было сказано об ошибочности пути, который на каком-то этапе проводила центральная власть, и наш музей смог провести целый ряд выставок, и в том числе, в 1966 году, мы сделали выставку Тышлера. Она собрала огромное количество людей. На ее открытие пришел целый ряд самых выдающихся наших художников, искусствоведов, было очень много деятелей культуры. Я вспоминаю и балерину Майю Плисецкую, и композитора Родиона Щедрина, и писателя Илью Эренбурга, художников, таких как Александр Дейнека, Андрей Гончаров, Дементий Шмаринов, Орест Верейский. Выставка прошла с большим успехом и интересом публики. Это было действительно событие в культурной жизни Москвы. Очень много простых посетителей, и крупнейшие художники и деятели культуры написали хорошие слова в нашу «Книгу отзывов». И выставка запомнилась очень надолго.
На выставке «Произведения Александра Тышлера. Живопись, скульптура, графика, театральные эскизы» в ГМИИ им. А. С. Пушкина, 1966. © ГМИИ им. А. С. Пушкина
Я могла бы описать характерный для этого времени эпизод. В какой-то день, пока выставка еще шла, я была в Колонном зале Дома Союзов на очередном совещании Министерства культуры, и в антракте в фойе меня увидела наш министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева. Я положительно относилась к этому министру. У нее, может быть, не было достаточных знаний, необходимых для этой должности, но было, по крайней мере, желание что-то делать, и люди, которым она как-то доверяла, могли рассчитывать на ее помощь. Скажем, 1963 году она помогла нам сделать выставку знаменитого французского художника Фернана Леже! Она получила уверение, во всяком случае от меня, как директора музея, что это хороший художник, что его делать надо. А вот с Тышлером на первый взгляд, по ее реакции, я ошиблась. Она встретила меня в фойе, в буквальном смысле слова приперла к стенке и сказала: «Что я слышу? Что у вас в музее происходит?!». Признаться, я тогда подумала, что, может, украли картину или пожар! Я вся затряслась от ужаса: «Что произошло?». Она говорит: «У вас показывают Тышлера!». Вот тогда я успокоилась и сказала: «Ну да». — «Это же ужас, это же формалист. Какое право вы имели, не спросив, сделать выставку?». Этот
