момент очень интересный для того времени. Мимо проходил очень хороший художник Борис Иогансон, он писал и на заказ в духе соцреализма, конечно, но вместе с тем он писал и хорошие картины. Он подошел, обнял Екатерину Алексеевну за плечи и сказал: «Катя, в чем дело? — я помню, что он называл ее Катя. — Катя, что у вас происходит с Ириной Александровной?». Она ему отвечает: «Вот, подумайте только, они показывают Тышлера!». И он сказал: «Ну и что? Это хороший художник!». Вот здесь Екатерина Алексеевна произнесла фразу, очень запомнившуюся мне. Она посмотрела на него, — я помню эту святую наивность: «Да? А мне говорили…». А кто ей говорил? Говорили же сами братья-художники, конечно, поливая его грязью «вот, мол, какое безобразие, музей сделал его выставку!». Она успокоилась, убрала свою руку, которой меня припирала к стенке, и спокойно пошла дальше. То есть мнение о том, кто значительный художник, а кто плохой художник, во многом для вышестоящих органов создавалось самими же художниками. Вот что дурно само по себе. Здесь это было совершенно ясно.
Такая же ситуация была, когда мы открыли один из залов импрессионистов. Пришел какой-то из заместителей Герасимова, президента Академии художеств, увидел Матисса и сказал: «Ну, это мы снимем», — и пошел дальше. Вот так — «мы снимем». Не председатель Совета министров, не кто-то очень важный, а всего лишь заместитель президента. Весьма интересная ситуация.
Для Тышлера наша выставка была особенной. После этого его картины начали показывать и довольно систематическими стали выставки в Доме художников на улице Вавилова. Я всегда приходила на них.
Так что наша выставка вернула его в художественную жизнь, и я даже рада встрече и разговору с Фурцевой, потому что она поверила в данном случае Иогансону, и все решилось хорошо. Она знала, что она может чего-то не понимать, и не сказала: «Что вы там сделали — закрыть». Она фактически дала ему добро на возможность показываться в других местах. Наша выставка для Александра Григорьевича очень много значила. Он понимал значение этой выставки.
У Тышлера, к сожалению, сейчас все очень разбросано, очень многое уехало за границу. Его хорошо покупали. Еще во время нашей выставки приехал крупный французский специалист Сориа и предложил сделать выставку в Париже. Отобрали 60 вещей, но не состоялось…
Я думаю, что Тышлер останется в истории искусства XX века, и, если он более или менее представительно войдет в постоянную экспозицию какого-то музея, это будет здорово. Я надеюсь, что, когда мы сделаем свое отделение современного искусства, то мы его покажем, конечно. Причем покажем не в Музее личных коллекций, а, безусловно, в отделе современного искусства вслед за Родченко, вслед за тем же Пикассо, Матиссом и Леже.
Я думаю, что его творческий метод, вся его система, построенная на фантазии, на методе свободных ассоциаций, будет использована и войдет составными частями в будущее искусство. Ведь в его работах поражает убедительность и свободная, но не натуралистическая реальность. Тышлер сам говорил: «мое искусство реально, но не натуралистично».
И очень существенно для нас то, что он показал свое время очень честно, он представил его нам таким, каким оно было, каким он его увидел, передал нам очень важную информацию о нем.
Ирина Александровна рассказывала о разных людях, с которыми ее сталкивала судьба, но, как мне помнится, ни о ком она не говорила с такой радостью, как о Лидии Николаевне Делекторской. Они встречались в Москве и в Париже. В музее хранятся фотографии, сделанные на празднике газеты «Юманите» — две веселые молодые женщины дурачатся, получая удовольствие от жизни и от общения друг с другом. У каждой в жизни были причины печалиться, но каждая умела принимать мир полно и так же щедро отдавать миру себя.
Дружба с Лидией Николаевной — это особая страница моей жизни. Она была помощницей Анри Матисса, и, к чести этого художника, надо сказать, что он очень быстро оценил не только красоту этой женщины, но и ее человеческие качества. Она была удивительной натурой в своей преданности и честности. Совсем простая женщина, почти без образования, она сумела понять, что Матисс великий человек. Около двадцати лет они прожили вместе, он оставался предан своей семье, но жил на юге Франции с Лидией. Она стала его секретарем, его помощницей и моделью. Я уверена, что многие линии в его рисунке и в его живописи появились как сублимация перехода линии тела Лидии в линии его рисунка.
Я никогда не видела и не знала, и не узнаю уже, женщин такого душевного масштаба, какой мне открылся в Лидии Николаевне. Преданность, способность отдать всю себя другому человеку — такой была эта удивительная женщина. Она очень много даров сделала Пушкинскому музею, и мы храним ее дары как память истории любви и преданности.
Картины Анри Матисса в собрании Пушкинского музея всем известны, но есть еще и замечательная коллекция рисунков, которая рассказывает не только о его творчестве, но и о Лидии Николаевне Делекторской.
История эта началась еще в 1945 году. Вот что об этом пишет сама Лидия Николаевна: «Это было в 45 году, только что кончилась война. Россия праздновала победу, но ценой скольких страданий! Я была апатридом, не имеющим французских корней и потерявшим их на родине, которую я по-прежнему очень люблю. Тогда меня обуял порыв братских чувств по отношению к России. Мне очень хотелось послать туда огромный букет цветов. Увы, это было невозможно. И мне неожиданно пришла в голову мысль — купить у Матисса несколько лучших рисунков, пусть даже ценой самых неразумных долгов, и отослать этот драгоценный, если так можно выразиться, неувядаемый, по сравнению с цветами, подарок московскому музею, где, без сомнения, знают Матисса, так как там хранится целая коллекция его картин».
В следующем году Лидия Николаевна осуществила свое желание, и московский Музей нового западного искусства, а именно там тогда хранились картины Матисса, получил письмо, подписанное самим Матиссом: «Сударь! Вы любезно согласились принять от моего секретаря госпожи Делекторской небольшую коллекцию моих рисунков. Считаю, это честь для меня, и благодарю вас. В дополнение к этой коллекции посылаю еще один рисунок углем, который, надеюсь, вы тоже согласитесь принять. Благодарю вас, господин директор, и прошу вас верить в мое искреннее уважение к вам. Анри Матисс».
Так состоялся первый дар. Эта коллекция в девять рисунков в настоящее время находится в нашем музее. Известно,
