он оказался за одним столом с Беном. Не хотела, чтобы он был рядом — унылый, разбитый. Встреча с моим другим отцом казалась мне предательством моего папы. И если папа
знал и всегда любил меня, что мне хорошо известно, полностью сознавая, что я не была его биологическим ребенком, то этот день был бы для него тяжелым. Если он сознательно хранил эту огромную тайну, каково было бы, откройся она сейчас, когда было уже слишком поздно что-либо обсуждать или менять? Однажды я слышала, как ясновидящая сказала, что мертвые могут наблюдать за живущими с состраданием, но без эмоций. В таком случае ресторан будет полон моих давно покойных родственников: мама, папа, тети, дяди — парящие, невидимые, бесстрастные свидетели будущей встречи.
Я следила за улицей и входом в «Амароне».
— Давай зайдем, — снова предложил Майкл.
— Не могу. — Меня будто пригвоздили к месту. — Как мне с ним поздороваться? Обнять? Пожать руку?
— Поймешь по ситуации.
— И кто оплатит счет?
— Мы оплатим.
— Тебе не кажется, что это может его оскорбить?
— Дорогая, тебе придется положиться на ход событий.
И как раз тогда — увидела до того, как поняла, кого именно, — я мельком заметила вдали медленно идущую по тротуару пожилую пару. Мужчина высокий, седовласый, в голубой рубашке и брюках цвета хаки. Он держал под локоть маленькую элегантную женщину. Это был Бен.
— Выходи из машины, — сказал Майкл.
— Не могу. Давай подождем.
— Выходи из машины, — повторил он. — Давай.
Он произнес это с любовью, но твердо, не принимая отказа, будто учил ребенка плавать или кататься на велосипеде. Для меня настал момент действовать, иначе придется пенять на себя. Я открыла дверь машины. Они увидели меня. Обратного пути не было.
Все четверо пошли навстречу друг другу. Между нами было с полдюжины шагов, не больше. И что теперь? Казалось, ничего не оставалось, как признать необычность ситуации, прожить этот момент.
— Бен, — сказала я, — здравствуйте.
Поразительно было смотреть на него и видеть свои черты. Все те гляделки, в которые я сама с собой играла в детстве, как теперь стало понятно, были об этом. Я пыталась найти истину в зеркале, смысл в собственном отражении. И вот наконец смысл был передо мной, в обличье пожилого мужчины.
Я протянула руку:
— Дани.
Он улыбнулся, вокруг глаз образовались морщинки. Мы оба раскраснелись. Майкл и Пилар теперь стояли чуть поодаль. Прохожие могли принять нас за семью.
Бен сделал неловкий шажок ко мне. Его голос был как из вещего сна. Его первые слова были:
— Можно мне вас обнять?
Как я и просила, нас посадили за уединенный угловой столик. Клетчатые скатерти, меню в кожаных обложках, итальянский хлеб, графинчик оливкового масла. Воду снова и снова подливали в стаканы. Мы не заглядывали в меню по крайней мере весь первый час. Меня била дрожь, я никак не могла ее унять. Аппетита не было. Я обращалась в основном к Пилар, но изо всех сил прислушивалась к разговору Бена и Майкла. Они обсуждали простые, обычные вещи. Оба служили в Корпусе мира. Оба заочно немного изучили друг друга и знали, что у них есть кое-что общее. Бен и Пилар прочитали три моих книги и теперь читали книгу Майкла об иностранной гуманитарной помощи. Мы все подготовились, будто к важному экзамену. Но я пообещала себе сказать Бену кое-что важное, и, как только появилась возможность, я вклинилась в вежливую беседу.
— Я хочу поблагодарить вас, — обратилась я к Бену. — Вам было необязательно это делать. Когда я вам написала, вы могли просто не ответить.
Он еще больше покраснел.
— Он удалил ваше письмо из ящика в ту же секунду, как только прочитал, — сказала Пилар; она говорила мелодичным голосом с сохранившимся бразильским акцентом. — Словно обжегся!
Вот они, нескончаемые дикие дни в Сан-Франциско. Многократная проверка почты. Возникающая в воображении картина, как врач где-то в Портленде открывает мое письмо. И вот я узнаю, что он его удалил. Надеялся, что все само собой рассосется.
— Потом вы написали еще раз, — продолжил Бен. — И я выудил ваше сообщение из мусорной корзины.
— Я была поражена! — Пилар повысила голос.
Только месяцы спустя я узнала, что она на самом деле сказала Бену: «Как ты мог совершить такую глупость?»
— Мне даже в голову не приходило, что у меня могут где-то быть биологические дети, — сказал Бен. — Донором я был совсем недолго. Честно говоря, окончив медицинский, я больше никогда об этом не думал.
Мы с Майклом быстро переглянулись. Слова Бена казались преднамеренными. Он давал нам понять, что не был плодовитым. Что это не была ситуация — мне приходилось о таких читать, — когда у меня могли быть сотни сводных братьев и сестер. И безусловно, именно такой сценарий их с Пилар пугал больше всего.
Со временем я поинтересуюсь, как такое было возможно, чтобы Бен — человек, имеющий отношение к медицине, специализирующийся на медицинской этике, — никогда не задавался вопросом, нет ли у него биологических детей. Я буду думать обо всех троих — маме, папе и Бене Уолдене, — упрятавших последствия своих действий так глубоко, что казалось, будто никаких последствий-то и нет. Но не в тот день. В тот день я всем своим существом старалась впитать в себя как можно больше. Кто знает, будет ли у нас шанс встретиться снова.
Когда наконец заказали еду — салат «Капрезе», курицу гриль, — мы пересказали историю в мельчайших деталях. Как Майкл обнаружил Институт Фарриса. Нашу интуитивную догадку, что донором был студент-медик из Пенсильванского университета. Появление на моей странице Ancestry.com Адама Томаса. С какой легкостью мы нашли его в Facebook — племянника Бена, моего двоюродного брата. Некролог о сестре Бена. Не будь А. Т., мы бы не сидели за этим столом. Мы с пожилым доктором из Портленда остались бы безликими и в неведении по отношению друг к другу. Я бы узнала, что не являлась биологической дочерью своего отца, и ничего больше. Я могла бы провести остаток жизни, заглядывая в лица мужчин, пытаясь узнать, откуда я произошла.
Пилар рассказывала мне о гольфе, об их жизни в поселке для престарелых недалеко от Портленда, обо всех трех детях, но я продолжала краем уха прислушиваться к разговору Бена с Майклом. Бен спросил у Майкла, видел ли он фотографию его дочери Эмили. Я почувствовала на себе взгляд Бена и то, как потрясен он был нашим с ней внешним сходством. Каждая клеточка моего тела находилась в состоянии повышенной боевой готовности. У меня
