обид можно только одним способом – попросить прощения у того, на кого обижаешься. Это и ежу понятно. Вернуть ответственность себе. И вот мы уселись с Любкой на диван, я попросил прощения, это было тяжело, и вышло все несколько коряво. Но она сразу расплакалась радостно так.
А потом, не успела она еще толком утереть слезы со щек и с носа, ей написала Оля Платонова и предложила начать обучение психотерапии с участием лошадей. Скидка тридцать процентов, но начало уже завтра с утра. Кто-то не приехал, и место освободилось.
И в ночь, в четыре утра Любка отправилась на машине в Калужскую область на ранчо «Эль Корасон».
Так закончился январь.
Февраль
Снова театр и гаражный тост
В конце февраля нас опять пригласили в театр. Премьера по рассказу Петрушевской.
Зимой мы не пользуемся нашей личной, накатанной по полю дорогой, которая ведет сразу от ворот нашего дома в большой мир. Она занесена снегами. Зимой мы ездим по нашей улице, которую расчищает на тракторе Грифан. Летом он выкашивает улицы окрестных деревень, зимой расчищает от снега.
Зима сужает сельское пространство до расчищенных трактором или лопатой дорог и тропинок. Человеческий мир жмется к домам и дорогам. Или надевай лыжи и уходи в ненаселенность, наполненную лисьими и мышиными строчками, отпечатками лап, копыт, птичьими крестиками, наслаждайся нечеловеческой свободой. Но в последние годы зима иногда распахивает мир, когда после ледяных дождей ударяет мороз, и поля становятся глянцевыми, даже лучше сказать – покрытыми глазурью. Все схватывается прочной коркой ледяного наста, по которому ноги сами хотят бежать. Там, где летом были посевы или непролазные заросли крапивы и ежевики, всякие болотины, глухие овражки и прочие неудобья, снег ненадолго покрывается белым, чуть похрустывающим асфальтом и становится громадной пешеходной зоной. Усидеть дома в такие дни невозможно.
Наша улица имеет официальное название Садовая. Его знают только живущие на этой улице и почтальон Витюшка, все остальные зовут улицу Кишкой. Я живу на Кишке, на самом ее конце, рядом с ручейком Кривельком, вдоль которого и тянется наша улица.
И вот только вчера Грифан, настоящего имени и фамилии которого я не знаю, прочистил нашу Кишку, а сегодня я с разгона преодолеваю снежные языки, переметавшие улицу после вечернего снегопада. Под снегом лед, и два раза машину разворачивает носом к дому. Главное – выбраться на асфальт. Мы едем в театр.
Выехали насилу. Снова один, второй, третий районные центры, ямы на дороге, наступающие сумерки, населенные пункты с растительными названиями – кленки, ясенки и ольхи.
Любка, с утра подготовившаяся к театру, накрашенная, немного чужая и более притягательная, смотрит в окно на белое и серое и говорит о новой жизни, наступившей после поездки на курсы ипповенции, то есть психотерапии с использованием лошадей, к Оле Платоновой. Почти месяц она находится в радостном возбуждении.
– Я раньше смотрела на других. Они так быстро двигаются! Они приходят в терапию, и – первая ступень, вторая, третья, тут же четвертая, интенсивы, движуха в сети, тут же открывают уже свои центры, институты. Какой-то алгоритм, путь, все быстро идут, а я не понимала, зачем…
– Нет, ну понимала, конечно, но было как-то стыдно, что ли? Это даже не стыд, это какое-то отвращение или презрение, не знаю. Я не такая меркантильная? Или я завидовала? Или просто хочется как-то вдумчиво? Даже неохота разбираться. А с другой стороны, восемнадцать лет частной практики – начинаешь потихоньку выгорать. Все одно и то же…
– А теперь по-другому. Теперь да, готова на любой алгоритм, на все эти дипломы, сертификаты, теперь понятно – зачем. Потому что это мое, это именно для меня. В детстве мечтала – или психологом, или ветеринаром… А тут всё вместе – и психология, и животные.
Любка отрывается от белого, серого и черного, поворачивается ко мне, и в сумерках видно, как горят ее глаза. Ну хорошо, не горят, не горят. Они просто собирают все остатки света из этого угасающего зимнего дня, чудесно его усиливают и отражают. Давно уже такого не видел.
Чаще всего наблюдал такой свет в глазах, когда она только поступила на психфак после долгой и скучной учебы в Плехановке на экономике. Я встречал ее после занятий, и она каждый раз бежала ко мне походкой веселого слона. Вроде вот летит молодая худенькая девушка на каблуках в короткой юбочке и с рюкзачком за спиной, но видно, видно, как радостно и беспокойно ходит в разные стороны хобот и трогает сам себя, как гуляют большие бока, как ходит вверх и вниз голова в такт шагам, расправляются и колышутся уши. Видно скрытую мощь огромного радостного зверя. Тогда ее глаза собирали и усиливали свет московских фонарей. И она взахлеб рассказывала мне все, что узнала за день.
Походкой веселого слона она даже сумела бежать с костылями по гололеду, когда врачи объявили ей помилование, когда ее выписали из онкоцентра после тяжелой операции пятнадцать лет назад. Мы шли от дверей больницы до ворот, нас ожидало такси. Я еле поспевал за ней, задыхающейся, говорящей о новой жизни, в которой она сможет все.
И сейчас, спустя двадцать лет после начала занятий любимым делом, она стоит на новом красивом перевале и с жадностью вглядывается в лежащие впереди долинки и лесные чащи, полные чего-то неоткрытого и важного. Ветер в грудь, снег в лицо – все это только возбуждает, это все – обещание чудес.
– Я сегодня нагуглила: в Штатах и в Австралии есть уже институты именно гештальт-терапии с участием лошадей. Я, короче, сажусь подтягивать английский.
Мне тоже хорошо. Я весело рулю. Я тот, кто прошел тяжелую школу мужа начинающего психолога. Меня изучали, истолковывали мои привычки, словечки, каждый день выводили на чистую воду и беспощадно анализировали. Защиты, проекции, контрпереносы, травмы развития, комплексы. С детским простодушием мне отрывали лапки, как пауку-косиножке. С картезианской безжалостностью мне выпускали мои психологические внутренности и смотрели, сколько я протяну. На мне отрабатывали интервенции и укоряли в отсутствии границ. И во мне пытались пробудить мгновенный интерес к этой самой психологии.
Я чувствую себя крутым. Я прошел это испытание, уцелел и заработал большой плюсик. Завидуйте, заскорузлые мачо! А сейчас ее напарником и подопытным, тем, кто разделит ее интерес, будет наш конь Феня, ему не так скучно будет на пенсии.
И я могу без тени тревоги любоваться тем, как снова горят глаза моей жены. Ну ладно, не горят, конечно, не горят. Видите, стоит мне расслабиться, и глаза начинают «гореть». Она об этом постоянно
