Ройд», – кричит мне ведущий.
Да ладно, вы серьезно? Мое тело хочет свернуться калачиком и спрятаться в тень. Я мнусь на сцене с микрофоном в руке. Неужели не прошло пяти минут? Мне показалось, что я торчу здесь вечность.
Я опять начинаю говорить. Бормотать. Рассказываю о своем путешествии по Новой Зеландии и съемках документального фильма, как мне приходится делить с кем-то комнату, и я даже не могу подрочить. Откуда я это взял? Это вызвало смех. Над непристойностями всегда смеются. Я отпускаю ужасные комментарии о том, что тайно кончал в бороду Дрю, когда он спал. Пошлость, я знаю. Очень мерзко, без сомнения. Но над этим опять смеются. Что еще?
– Как там камера? – спрашиваю я Дрю, ухмыляясь в его объектив и всей душой желая, чтобы она не работала. – Батарейка в порядке?
Спаси меня. Пожалуйста. Он показывает мне большой палец. Блин.
– Две минуты, – подсказывает ведущий.
Все еще?
– Что ты можешь сделать за две минуты? – спрашивает он, любезно подкидывая мне реплику.
– Что я могу сделать за две минуты? – повторяю я, чтобы оттянуть хотя бы несколько секунд. – Я могу говорить полторы минуты… а потом позаниматься сексом.
Настоящий смех в толпе.
– До конца, – добавляю я, выждав нужную паузу, и в ответ слышу еще более оживленный смех.
А это не так плохо. Все что было нужно – это забить на то, что я говорю. Просто быть собой.
Я говорю всем, что после этого выступления спешу на свидание с девушкой из «Тиндера», и это мое первое свидание за долгое время. Теперь публика вовлечена. Разные шуточки экспромтом о «Тиндере» и «Гриндре» [24] (в конце концов, мы в гей-баре), и я завершаю под смех и одобрительные возгласы. В итоге, думаю, это было больше пяти минут.
И это правда. Я иду на свидание. И дождаться его не могу, главным образом потому что буду не здесь. Хотя все сложилось удачно. То, что начиналось, как потенциально худшая и самая унизительная ситуация за все путешествие, обернулось чем-то вполне веселым. Мне понравилось. Конечно, я выглядел по-дурацки, но мы все посмеялись.
Так бывало и с Майком. Я делал глупости, чтобы его посмешить. Потому что мог. Потому что неважно, каким идиотом я выгляжу или себя ощущаю, ведь это ненадолго. Это не то безжалостное увядание, которое досталось ему. И если я могу вызвать смех, даже если смеяться будут надо мной, я это сделаю.
Когда мы с Майком вернулись из Новой Зеландии, это было затишье перед бурей. Какое-то короткое время мы наслаждались воспоминаниями об этой поездке. Но Майк был болен, и, хотя ему уже поставили «рабочий» диагноз «болезнь моторных нейронов», у нас была маленькая надежда, совсем слабая вера, что это что-то другое. Что-то менее ужасное.
Наверно, мы принимали желаемое за действительное, но у нас правда оставалось ощущение, что другим возможным диагнозам уделили недостаточно внимания. Майк все еще считал, что это может быть связано с необычным гриппом, которым он переболел. Все еще оставалась вероятность, что это болезнь Лайма, но в то время в нашей стране на нее не было тестов. Болезнь Лайма лечат интенсивными курсами больших доз антибиотиков, и получить их в нашей стране, по-видимому, было также невозможно. В лагере в Америке я научился удалять клещей, там мы устраивали ежедневные проверки и тщательно осматривали друг друга. Если Майк подцепил болезнь Лайма, ему надо было отправиться на лечение в Америку.
Когда он поделился этим предположением с местными врачами, от него просто отмахнулись. Вместо того, чтобы его выслушать и уделить ему внимание, его отправили на дополнительные обследования. Одно из них заключалось в том, что его подключили к проводам и посылали электрические разряды через его тело, пальцы ног, икры, бедра, колени и даже мочки ушей. Оно предназначалось для измерения электрических импульсов, проходящих через его мышцы, чтобы определить, правильно ли его нейронные пути пропускают ток. Это было неприятно, и никто толком не объяснил, зачем это нужно. Майк стал чувствовать себя частью какого-то медицинского конвейера, которую просто проталкивают через систему, и ему стало казаться, что над ним без малейшего сострадания ставят эксперименты.
Еще у нас было чувство, что даже если это болезнь моторных нейронов, может быть, ее поймали на достаточно ранней стадии. К тому времени его судороги прекратились, значит, должна была быть возможность, что и другие симптомы сойдут на нет? Возможно, существует лечение, которое может остановить или хотя бы замедлить развитие болезни. Майк был полон решимости не падать духом и не терять надежду. Это все, что у него оставалось. Надежда. Отказ сдаваться. Его прислоненный к стене сноуборд служил тому доказательством, даже много позже.
Мы хотели получить ответы на свои вопросы, но ответов не было. Все, что нам говорили, казалось неточным и излишне запутанным. Майк долгие месяцы жил с неподтвержденным «рабочим» диагнозом и был так измучен неизвестностью, что ему было просто необходимо, чтобы у него либо нашли другое заболевание, либо поставили диагноз официально. Если вам ставят диагноз «простуда» – у вас простуда. Если вы сломали ногу, то вы сломали ногу. Если у вас рак – у вас рак. Но болезнь моторных нейронов – это как игра в «угадайку». Это как «мы думаем, что у вас то-то и то-то, но не можем быть уверены, пока не завершим все исследования».
К тому же Майк испытывал финансовые трудности. Перед поездкой в Новую Зеландию ему пришлось уйти с работы. Он работал печатником, управляя тяжелым старым оборудованием. Печатное дело – это то, чем всю жизнь занимался наш отец, и мы сами с Майком оба в молодости успешно в этом практиковались. Наш друг иллюстратор открыл свой бизнес по производству поздравительных открыток. Он начинал на маленьком педальном прессе для печати в своем гараже, но бизнес пошел в гору, и он перешел на более крупную и автоматизированную печатную машину «Гейдельберг». Мы с Майком помогали ему установить оборудование, и кончилось все тем, что Майк остался у него работать, управляя печатным прессом. Это чудовищная машина, к ней нельзя относиться легкомысленно. Если туда попадет твоя рука, то… Не будет у тебя больше руки. Это физическая работа, и в какой-то момент Майку стало небезопасно ею заниматься. Он горячо любил и хорошо понимал печатное дело, и то, что пришлось бросить эту работу, разбивало ему сердце. На стенах в моей гостиной висят драгоценные гравюры, созданные Майком.
Из-за того, что диагноз не был подтвержден, Майк
