— Вы хорошо танцуете, — продолжала улыбаться она.
«Где же я это видел», — вспоминал он.
— Да. «Но кто так улыбается».
Вокруг мелькали смазанные лица. Чёрные гимнастёрки сменялись цветным ситцем и ярким шёлком. И он вспомнил.
Это было дома. Когда Санька что-то увлечённо делал, ел или просыпался утром, он видел, что так на него смотрит мама. Тихо и нежно, любуясь его движениями.
И вдруг всё смолкло. Последние аккорды взвились под потолок и рассеялись там. Движения в зале стали размеренными и простыми. Санька остался в самой середине один с Лидой.
— Спасибо Вам за танец, Проводите меня.
Он последовал за ней к окну и быстро заспешил на выход. Отовсюду раздавалось:
— Молодец! Хорошо!
Петька Лычов крепко сжал Санькину руку и громко восхитился:
— Ну, паря, молодец! Дай пожму краба! Моя школа!
И как только он освободил ладонь, Санька побежал на выход, схватил оставленную на окне шапку и напролом, через снег, помчался в казарму подальше от похвал, музыки, Лиды, её глаз, её улыбки.
«А вдруг она узнала, что это я написал? Но как? А вдруг почувствовала? Говорят, что люди могут читать мысли на расстоянии. А вдруг это письмо уже как-то связало меня с нею? Вдруг она прочитала письмо и почувствовала, что написал его я. Может поэтому, сама не понимая, подошла ко мне? Но почему тогда ничего не сказала? А может, она сама не знает, а лишь предчувствует?
Витька прибежал за ним через полчаса, распахнул бытовку и заорал:
— Санька, ты даёшь! Ну, молодец! Как здорово у вас получилось. Ко мне тоже одна подошла, но кривляка… А ты знаешь, пока я был там, Лида больше ни с кем не танцевала, кто бы не подходил. И всё смотрела, будто кого-то искала.
— А Володя?
— Он к ней не подошёл. Боится, наверно. И тоже не танцевал, только на неё и смотрел. Чего боится? Пригласил бы, и всё! Но мы ему поможем.
— А нужна ему наша помощь?
— А как же не нужна, — взорвался Витька. – Как не нужна? Ты же сам видел. Он не подходил, потому что стеснялся. Вот ты бы к ней подошёл, если бы она сама…
Они не услышали шагов, поэтому свет вспыхнул резко и неожиданно. Санька зажмурил глаза, а Витька закричал:
— Ну что за дурак! Выключи, предупреждать надо.
В ответ Санька услышал какой-то писклявый, без металла, голос Чугунова.
— Я покажу «дурак»! А очки в туалете драить не желаете? Опять что-то замышляете, голубки. Но я вас выследил. Будете теперь у меня на виду, и чтобы больше в бытовке не запирались. Как только сюда зайдёте – наряд! Но это только первый раз, а второй – два, третий – три. Я возьмусь за ваше воспитание! Вы у меня будете гладенькими. – Сержант зло махал пальцем. – Ох и добренькие у нас командиры. Эх, если бы я был начальником училища или командиром роты, вы бы у меня вместе с голубями вылетели за ворота. В армии главное – устав и дисциплина. А у вас её ни капли, — сержант остановился с поднятым вверх пальцем.
— Всё понятно?
— Не всё. А как гладить? – пожал плечами Витька. – За каждые брюки два, три и четыре наряда?
— Марш! Марш отсюда! – задёргался палец Чугунова. – Чтобы только с ротой, только на виду. Только на глазах.
Целых три дня суворовцы Шадрин и Соболев находились на глазах сержанта Чугунова, поэтому очки в туалете блестели снежной белизной. На четвёртый день Витька взорвался:
— Надоело! До конца училища или мы сотрёмся, или туалет.
— А что мы можем? Мы виноваты, — сказал Санька.
— А мне виноватым быть надоело, — провёл Витька рукой по горлу. – Каждый день виноват! За что виноват? Так всю жизнь можно быть виноватым за себя и за других! За то, что делал, и за то что не делал! Откуда знать, что хорошо, а что плохо? Мы же голубями хотели удивить!
— Удивили! Чуть концерт не сорвали. Думать надо было! И, помнишь, Володя говорил, что наши острые углы надо обточить, чтобы хотя бы друг друга не ранили.
— Но такой обтачкой меня скоро сотрут совсем. А у меня от холодной воды на руках цыпки. Нет, я его проучу. Чугунов меня ещё запомнит!
— А последнее предупреждение Сорокина?
— Сделаю так, что никто, даже ты не узнаешь…
И Витька ушёл в раздумья. Он затих, замолчал и безропотно подчинялся Чугунову. Вечером он молча брал ведро, мыло, тряпки и спокойно принимался за работу. И только Санька переживал, как бы эта тишина не разразилась мощной артиллерийской канонадой по противнику, а, случись ошибка, и по своим войскам. Отец говорил, если на фронте затишье – жди беды. А за Витькой не задержится.
Санька пытался растормошить его, узнать, что тот придумал, но бесполезно. И наконец, через неделю, Витька произнёс:
— Я его опозорю. Над ним всё училище будет смеяться и пальцами показывать.
— Ничего у тебя не получится.
— Ещё как получится, — заверил Витька.
— Но ведь он сержант!
— А если сержант, что нам до конца жизни из туалета не вылезать?..
На этом разговор закончился, и Витька как бы захлопнул дверь в тёмную лабораторию, где готовилось секретное оружие. И Санька опять переживал, как бы оно не сдетонировало, не взорвалось, и он не потерял друга. Единственное, о чём он догадался: испытания намечены на сегодняшнюю ночь.
И первая её половина прошла не спокойно. Санька просыпался, но Витька спокойно посапывал и даже улыбался во сне. И Санька успокоился. Ему снилась прозрачная роща и лучи солнца, которые пробивались через листву. Он видел, как меж берёз течёт ручей, слышал его журчание, и вдруг сильно захотел в туалет. Он проснулся и увидел, как Витька склонился над кроватью сержанта и переливает над ним воду из одной кружки в другую.
— Ты что делаешь, — шёпотом спросил Санька.
— Отвяжись, не мешай! – отрешённо ответил Витька. – Не видишь – Чугунова позорю.
— Зачем?
— Чтоб над ним всё училище гоготало.
— Как это?
— Сейчас он обмочится. А завтра все будут ржать!
— Хватит. Тебя заметят.
— Да я только часок переливаю, а надо, чтоб наверняка.
— Хватит, — настойчиво сказал Санька.
— Ты что кричишь? Сейчас дневальный придёт.
— Хватит, — продолжал настаивать Санька, встал и взял его за руки.
— Уберись, — шёпотом возмущался Витька. – Сейчас на Чугунова капну, и он проснётся.
— Прекращай! – Санька вцепился в него клещом.
— Ну ладно! Если бы не ты… А вдруг не получится. Специально тебе не говорил. Знал, что помешаешь… — И недовольный залез под одеяло…
Сразу же после команды «Подъём!» Санька быстро оделся и, прежде чем выпорхнуть за шинелью и собраться на прогулку, задержался у кровати сержанта и легко вздохнул. Выдержка Чугунова оказалась железной, его простыни были сухими. Но радость была преждевременной. Витькино секретное оружие всё-таки сработало. Сержант ходил по спальне, брезгливо брал двумя пальцами одеяла и обнажал мокрые простыни суворовцев второго взвода. Обладатели позорных простыней густо краснели. – Что это, эпидемия что ли? – возмущался Чугунов, но почему только половина второго взвода?
