был обусловлен отнюдь не дипломатическими проблемами. Россия истекала кровью. Россия с трудом выжигала на теле своем язву мятежа, имевшего внутри себя очевидный пропольский элемент. Так самое время, пользуясь слабостью восточного соседа, отторгнуть лакомый кус богатейших территорий…
На исходе сентября 1609 года армия Сигизмунда III добралась до Смоленска и осадила его. Рядом с королем находился «гетман польный коронный» Станислав Жолкевский, военачальник, имя которого уже прославили несколько побед, им к тому времени одержанных. В будущем он добьется новых успехов на поле брани и уйдет из жизни, осиянный славой великого полководца. А на момент прихода под Смоленск Жолкевский — человек номер два в вооруженных силах Польши.
Осмотрев укрепления, возведенные совсем недавно, всего-то семь лет назад, приняв во внимание доклады лазутчиков и перебежчиков о силах гарнизона, Жолкевский доложил королю: быстрого успеха под стенами этой русской крепости ждать не приходится. Не лучше ли, обойдя Смоленск, сразу двинуться к Москве, где и решится судьба кампании? Разумный человек, он сделал абсолютно правильные выводы. Жолкевский вообще славился трезвомыслием и прагматизмом.
Однако монарх с ним не согласился. Думается, Смоленск, сакральная цель польско-литовской экспансии на восток, кружил королю голову своей близостью. Слишком много сил ушло на борьбу за него, следовало добыть город любой ценой и невзирая ни на что. В начале XV века литвины подчинили его своей власти, используя открытую вооруженную силу. Смоленск восставал и на время обретал свободу, чтобы вскоре опять ее потерять. Василий III в 1514-м взял его на щит. Литовский гетман князь Константин Острожский попробовал отобрать Смоленск, однако не преуспел. На финальном этапе Ливонской войны литвины вновь пытались его отбить, но тщетно. И вот теперь до желанной цели — рукой подать… А добившись победы, король, как ему мнилось, обессмертит свое имя, ибо расколет тот орешек, который оказался не по зубам прежним монархам, значительно превосходящим его известностью.
Между тем, Жолкевского стоило бы послушать. Королевская армия не располагала достаточным количеством пехоты — ее оказалось под стенами крепости меньше, нежели сил, коими располагал Шеин. Пехотинцы составляли чуть более трети от армии Речи Посполитой, насчитывавшей около 12,5 тысячи комбатантов. В стан короля подошли запорожские казаки, готовые попытать счастье на штурмах, но и учитывая казачий контингент сил, способных вырвать победу в отчаянном приступе, оказалось маловато. Смоленская крепость имела в окружности 6,5 километра, ее башни располагались необычно (для русской фортификации) — близко одна к другой, их было 38, то есть очень много, и они далеко выходили за линию стен, обеспечивая перекрестный огонь по тем вражеским отрядам, которые с целью штурма подступят вплотную. Стены располагали тремя ярусами «огненного боя», что обеспечивало необычайно плотный артиллерийский и пищальный огонь. Мощь стен была такова, что для проделывания брешей следовало день и ночь бить по ним ядрами из тяжелых осадных орудий [22], не имея притом уверенности в успехе дела. Каждую из башен оборонял отряд в 50 ратников. Местность, заболоченная, пересеченная реками и ручьями, давала не много удобного пространства для атаки. К тому же во главе гарнизона стоял опытный, решительный, энергичный полководец, знавший — по судьбе своего отца — цену полякам, а потому намеренный биться до последней крайности. Ему отправили предложение миром открыть ворота, но русский воевода отверг переговоры.
Станислав Жолкевский, лучший польский полководец под Смоленском, благородно признавал: «Шеин исполнен был мужественным духом и часто воспоминал отважную смерть отца своего, павшего при взятии Сокола в царствование короля Стефана; также говаривал часто пред своими, что намерен защищать Смоленск до последнего дыхания». Другой поляк высказался о воеводе смолян с не меньшим уважением: «Воеводою у них был Шеин, воин храбрый, искусный и в делах рыцарских неусыпный» {96}.
Сигизмунд III, несмотря на все изложенное выше, утвердился в намерении штурмовать Смоленск.
Шеин как будто рассчитал все возможные ходы неприятеля заранее и приготовил контрходы. Под его командой пребывало от одной до полутора тысяч детей боярских, боевых холопов, стрельцов, пушкарей, плюс более 2,5 тысячи вооруженного ополчения. Михаил Борисович в достаточной мере запасся порохом, свинцом, ядрами и продовольствием. Он велел спалить весь смоленский деревянный посад и деревни окрест, не желая давать противнику убежище в домах и за заборами. Воду осажденные могли черпать из городских колодцев.
Первая попытка королевского воинства взять город приступом состоялась в начале октября. Она сорвалась, по словам того же Жолкевского, из-за слабой организованности осаждающих и сильного огня осажденных: «Устроив войско в порядок, мы сделали приступ с петардами к двум воротам. Пан Вайгер… — к Копычинским (Копытинским. — Д. В.), но это осталось без успеха, а Новодворский к Авраамовским. Перед воротами к полю неприятель построил срубы наподобие изб так, что за сими срубами не было прямого прохода, но должно было обходить кругом подле стены небольшим тесным заулком, которым мог только пройти один человек и провести лошадь. Дошедши до этого сруба, пришлось Новодворскому с петардою идти этим узким заулком, и то наклоняясь по причине орудий, находившихся внизу стены. Он привинтил петарду к первым, другую ко вторым воротам и выломил те и другие; но так как при этом действии происходил большой треск, частая пальба из пушек и из другого огнестрельного оружия, то мы не знали, произвели ли петарды какое-нибудь действие; ибо невозможно было видеть ворот за вышеупомянутым срубом, закрывавшим их. Поэтому те, которые были впереди, не пошли в тот узкий заулок, не зная, что там происходило, а более потому, что условились с Новодворским, дабы трубачи, находившиеся при нем, подали сигнал трубами тогда, когда петарды произведут действие. Но трубачи Е. В. короля, которых Новодворский для сего взял с собою, при всеобщем смятении неизвестно куда девались. Сигнал не был подан войску; таким образом конница, полагая, что петарды не произвели действия, ибо не слышала трубного звука, отступила; так же и королевская пехота, которая была уже у ворот, отступила от них. Таково было следствие большой надежды на петарды; однако потеря в людях была невелика; это происходило до рассвета, еще не было видно; а как неприятель стрелял тогда, когда мы уже были к сему приготовлены, то поэтому и потеряли мы не более двадцати человек». Стоит добавить, что, потеряв 20 бойцов, неприятель ничего не приобрел их смертью.
Поляки принялись усердно искать виновника в скверном исходе штурма. Указали на капитана венгерской пехоты Марека, не пошедшего в воротный пролом то ли из-за малодушия, то ли из-за договоренности с людьми Шеина. Но всего вернее, не Марек был виноват, а слабая организованность польского войска в целом.
Сигизмунд III пробовал разные направления для атаки городских стен, но тут и там натыкался на сопротивление. Его воины
