мы потопали на запад в ожидании попуток. А их тоже не было и в помине!
Поначалу погода баловала почти летним теплом, мы радовались солнышку, вдыхали весенние ароматы и бодро шагали по пыльной дороге, умудряясь на ходу по очереди читать молитвослов. Все готовились причащаться, значит, надо успеть прочитать каноны, потом будет некогда. После первого канона нас подобрали и подвезли километров пять на запылённой легковушке, после второго канона удалось ещё подъехать километра три на «козлике» – обнадёженные такой закономерностью, мы принялись читать третий канон, но на этом месте удача нас покинула.
Больше часа мы двигались по совершенно пустой дороге, солнце клонилось к закату, набежали тучки, иногда даже слегка капало, но настоящий дождь на наше счастье так и не пролился. Отдыхали редко и коротко, съели всё постное, что взяли с собой, Алька уже еле держалась на ногах, мы с Таней тоже очень устали, но продолжали идти и петь акафист святителю Николаю. Однако ни одной машины на дороге так и не показалось, а впереди у нас оставалось ещё километров тридцать!
Тревожно догорал закат, когда мы наконец-то добрели до какой-то деревни и Танечка отважно постучала в ворота крайнего дома, заметив там гараж. Она ангельским голосом уговорила хозяина подворья отвезти нас до храма, обещая денег, куличей и пасхальных яиц. Пока обалдевший мужик с сыном приготовили машину, посадили нас и выехали, наступила кромешная тьма.
Нас трясло на заднем сиденье, и Алька тут же уснула у меня на коленях, в темноте я не могла разглядеть часы на руке, и лишь гадала, который час, успеем или нет? По дороге водитель объяснил нам, как мы рисковали – пустая дорога означала, что народ уже вовсю отмечал Пасху, понятное дело, с алкоголем, и за руль потом никто не садился! На наше счастье, этот человек чудом оказался непьющим, и ещё одно чудо совершилось, когда водительским чутьём он отыскал в темноте просёлочную дорогу к храму и ровно за полчаса до начала службы высадил нас у края плотной толпы народа, наотрез отказавшись брать деньги, мы с Таней насилу уговорили его взять хотя бы наши куличи.
* * *
Человек триста уже собрались на большой поляне с деревьями по краям, люди окружали одиноко стоящую колокольню, её силуэт чернел на фоне звездного неба, где-то внутри тускло горел свет, и другого освещения не было. Тут же нам навстречу вышел отец Георгий и с облегчением выдохнул, он сильно беспокоился, куда мы запропастились, и от старосты даже звонил Таниному мужу. За батюшкой вылетела счастливая Нюшка и кинулась обниматься, следом вышла радостная матушка Татьяна, народ перед входом немного расступился, позволяя нам кое-как протиснуться внутрь.
Такого храма мои глаза ещё не видели!
Собственно, и не храм вовсе, а притвор – пространство под колокольней, временно приспособленное для богослужений. Когда-то оттуда можно было пройти дальше в большую церковь с пятью куполами, но её разрушили вскоре после Гражданской войны, а после Отечественной растащили остатки битого кирпича на восстановление хозяйства. Колокольня из красного кирпича каким-то чудом уцелела, и под ней находилось сводчатое помещение без штукатурки, а в нём ещё одно маленькое пространство размером с газетный киоск, раньше там был дверной проём, он вёл в купольную часть разрушенной церкви, теперь его отгородили от улицы и превратили в открытый алтарь, как у древних христиан.
Отец Георгий успел рассказать по телефону накануне поездки, что там престол, как журнальный столик, и жертвенник размером с табуретку, только повыше. Тогда я подумала, что батюшка так шутит, однако на месте убедилась, что он ничуть не преувеличивал.
Мы признались матушке Татьяне, что голодные и очень устали, но до начала службы оставалось минут двадцать, идти куда-то, чтобы поесть, уже поздно. Тогда люди вокруг чуть отступили, нам принесли три ведра, перевернули их вверх донышками, и мы уселись на те вёдра, радуясь возможности вытянуть усталые ноги. Ещё для нас передали ломти чёрного хлеба и кружки с пережжённым растворимым кофе, естественно, без молока, больше в храме ничего постного не нашлось. По идее, такой кофе мне даже нюхать нельзя, но тут деваться некуда, надо как-то продержаться до утра, пришлось пить и есть, что дают.
Наш отдых кажется мгновением, и вот уже отец Георгий облачается в белые одежды, и мы все вместе, забыв об усталости, зажигаем свечи и выходим с ними из душной тесноты в благоухающую прохладу весенней ночи. Описать ту пасхальную радость невозможно, для верующего человека это самое святое, что только есть в его жизни!
И я чувствую, что наконец-то оно свершилось, вот долгожданный образ нашего спасения: впервые вместе с духовным отцом мы идём и поём о нашем бессмертии, мигают свечи в бумажных кулёчках, и бездонная вечность над нами яркими звёздами смотрит в глаза. Вот бы так идти и идти с пасхальными песнопениями до самого рая!
* * *
Пропев всё положенное, мы вошли в храм и оказались на клиросе буквально в метре от батюшки, стоящего у престола. Впервые никакой преграды между нами, там даже занавес невозможно повесить. Наверное, так и служили в первые века в каких-нибудь римских катакомбах!
Совершенно небывалое состояние присутствия в алтаре, куда женщинам нельзя входить до старости, когда ты слышишь каждое слово тайных молитв священника и своими глазами видишь таинство, а до отца Георгия и до престола рукой можно дотянуться – и как такое возможно?!
Но всё имеет обратную сторону, и восторги тут же смешались с отчаянием, потому что мы никак не могли спеться. В начале заутрени у нас ещё как-то получалось многократно петь «Христос воскресе из мертвых», там всё просто, и вскоре народ даже стал нам подпевать и громогласно отвечать на возгласы батюшки: «Воистину воскресе!»
Но дальше начались наши мытарства, потому что вся пасхальная служба непрерывно поётся, причём в очень быстром темпе. Танечка предусмотрительно взяла с собой ноты, но в них оказался совсем незнакомый мне вариант пасхальных песнопений, а мелодий у них существует великое множество, и в каждом храме поют по-своему.
Вдобавок, ни я, ни девочки не умели читать ноты с листа, мы изо всех сил пытались хотя бы следовать за Таней в один голос, стараясь просто угадывать движение мелодии, но едва успевали лишь невнятно и с подвыванием проговаривать слова.
Это потом через пару лет мы выучим наизусть весь пасхальный чин, так что я до сих пор помню его слово в слово, но тогда наш дебют стал одновременно экспромтом без малейшей подготовки. Нас спасло только то, что люди, собравшиеся в колокольне и вокруг неё, в большинстве своём впервые присутствовали на богослужении, и многие не
