их остатки начинали опекаться людьми Строгановой. Под их влиянием Строгановская община постепенно правела. У Строгановой был нюх на провокаторов, и она их сразу выявляла — поговорит разок с подозрительным человеком и тут же его отсеивает. У нее не было провалов. Больше всего она боялась эмиссаров из Парижа и их избегала. Новых людей всегда вели к Строгановой на смотрины — пили чаек на кухне, и здесь все решалось.
Я смутно помню эту кухню — выложенную кафелем, с полом шашечками и горящей лампадкой у образа. По кухне двигалась серая фигурка в мохнатой шали, с очень живыми, иронически любопытными к людям глазами и с отвисшими старческими складками лица — что-то похожее на портреты Веласкеса. Это был последний год ее жизни, наверное, зима 1942–1943 года.
Именно в эту зиму она позировала моему отцу, и он в один сеанс написал ее голову.
В жизни интеллигентской и дворянской Москвы Надежда Александровна играла не меньшую роль, чем поэтесса Кузьмина-Караваева — мать Мария — в Париже. Но о Строгановой все забыли — так как антисоветское подполье совершенно не нужно ни левой западной интеллигенции, ни московским диссидентам, всегда боровшимся за свой, «человеческий», социализм, а не за православную Россию. Сточки зрения современного электронно-унифицированного Запада, православная оппозиция большевизму — это сопротивление архаических славянских варваров, почему-то оглядывающихся на Византию, которую, слава Богу, турки и крестоносцы давно уже разгромили. Фактически в мире уже очень давно идет борьба двух центров европейской цивилизации — на Западе и на Востоке.
Я помню провонявшую кошками и нечистотами военной Москвы черную лестницу, по которой мы с отцом поднимались на строгановскую кухню 23. Так как Строгановы были идеально честные люди, то к ним несли спрятанные от большевиков церковные ценности — золотые кресты и сосуды, иконы в камнях и золоте, а также царские золотые монеты. Эти ценности она продавала на переплавку ювелирам через своих людей, а на вырученные деньги содержала преследуемых и больных и передавала деньги тем священникам и иерархам, которые были в затворе и прятались в разных местах Подмосковья и в губернии, не только Московской 24. Несколько действительно древних вещей где-то закопали, но бриллианты и камни из них вынули и пустили на благотворительность. Каждый раз она молилась за вынужденное святотатство.
Движение непоминающих 25 имело свой Епископат. Епископат объединялся в постоянно действующее Предсоборное совещание. Связь с ними поддерживали специальные люди — связники, в основном это были одинокие мужчины, их называли «мужами света», так как они несли свет истинно христианской Церкви в глубь России. Разлад с наследниками Патриарха
Тихона, с митрополитом Крутицким Петром и митрополитом Нижегородским Сергием начался очень давно, еще при жизни Патриарха Тихона, которого большевики отравили в кабинете зубного врача, вколов ему в десну вместо анестезии яд. Убийца признался в своем грехе на исповеди сергианскому настоятелю церкви Ильи Обыденного. В России в те годы существовало несколько ветвей Катакомбной Церкви — непоминающие были одной из ветвей катакомбников. Вначале наши священники служили в действующих храмах, но на них доносили в ОГПУ и их или изгоняли из храмов, или арестовывали. Тогда они ушли в подполье. Уход мирян и пастырей из действующих церквей был вьшужденным. Мне говорили, что долго не поминали советскую власть в храме Ильи Обыденного, из-за чего чекисты там разогнали его клир и прислали священника, связанного с Лубянкой. Не поминали советскую власть и в других московских храмах. Непоминающими священниками были отец и сын Мечёвы, служившие в храме на Маросейке. Отец Алексей ушел в заштат и доживал свои век в Верее 26.
Бабушка с отцом к нему туда ездили. Отец Алексей в Верее уже не служил, больше уже сидел, но принимал прихожан. Бабушке с отцом он предсказал: «Будете жить долго, умрете своей смертью, все у вас в семье будет хорошо, но никогда не отказывайте всем просящим у вас». Так оно и вышло: бабушка умерла в 84 года, а отец и дед на ходу, в 75 лет, так и не заметив старости.
Сын — отец Сергий — не обладал даром прозорливости своего отца, но был выдающимся проповедником и хорошо писал публицистическо-богословские письма прихожанам. Его письма ходили по православной Москве как послания патриарха Гермогена, сидевшего в польской темнице в Смутное Время. Особенно успешно он писал свои письма, оказавшись в ссылке. Его выслали в 1929 году, а церковь его закрыли и разорили в 1931 году 27.
Мечёвы были женатые священники, не монахи и не тайные катакомбные епископы. Называть целую ветвь катакомбников-мечёвцев неправильно, точнее, это были непоминающие православные, входившие в мечёвскую общину на Маросейке. В этой мечёвской общине, очень популярной в Москве, был в те годы своего рода духовный центр катакомбников, в который сходились нити со всей оппозиционной большевикам православной России. Сейчас непоминающее движение кануло в Лету, как утонувшая Атлантида, старею и я, внук и сын мечёвцев и непоминающих.
Разделение катакомбников на даниловцев, мечёвцев, непоминающих в Москве и в Московском регионе 28 в сильной степени условно. Это были ветви одного древа сопротивления и советской власти, и Московской Патриархии, как ее придатка. Всеми ими Синод позднего Патриарха Тихона и его преемника, митрополита Петра Полянского, воспринимались как конформистская организация, к которой катакомбники стали в оппозицию. Все это было задолго до пресловутой Декларации митрополита Сергия Страгородского. Точнее, Декларация стала завершением длительного периода уступок Патриарха и митрополита Петра, в конце концов приведшая к открыто декларированному предательству Страгородского и превращению Синода в филиал НКВД.
И поздний патриарх Тихон, и митрополит Петр плохо относились к катакомбникам — они им мешали спокойно, без эксцессов, договориться с большевиками. От непоминающего священника отца Алексея, отсидевшего свое и доживавшего свой век в шестидесятые годы еще при Хрущеве в никогда не закрывавшейся деревянной церковке на острове Северной Двины, повыше Архангельска, я узнал многое на эту тему 29.
Отец Алексей когда-то служил в Московской губернии, а на Соловках был близок с «соловецкими архиереями», авторами послания в Кремль. Они ему доверяли, и от них он слыхал, что при изъятии церковных ценностей рядом иерархов ставился вопрос о закрытии всех храмов в России и уходе всей Российской Православной Церкви, с Синодом и Патриархом, в подполье. Но победила точка зрения Патриарха Тихона: идти путем уступок, надеясь на скорую европейскую интервенцию Антанты. Эта призрачная Антанта с надеждами, что она «поможет», в сильной степени влияла и отравляла сознание выжившей при
