Ознакомительная версия.
В обеих этих женщинах все было фальшиво, запутанно, лживо, низко. Робин рассказывала всем, что она бросила Гарвардскую медицинскую школу для продолжения актерской карьеры, но когда некоторые журналисты проверили этот факт, они обнаружили, что ее имя не числится в списках данного заведения. Меня не волнует, насколько искренне ты утверждаешь, что любишь кого-то, но когда ты лжешь, это всегда вернется к тебе бумерангом. Такими были Робин и ее мать. Люди, втиравшиеся в доверие, мошенницы, полупроститутки. Рут подала в суд на великого Дэйва Уинфилда из нью-йоркской бейсбольной команды «Янки», обвинив его в том, что тот заразил ее герпесом. А когда она поднялась на церемонии окончания колледжа, ее освистали все 129 одноклассников – это о многом говорит.
Я ничего не знал о лжи относительно беременности. Я ничего не знал о вещах такого рода. Я пытался все устроить благородно, но это был полный лохотрон, а я был лохом, чмошником. Может быть, мне следовало быть малым-не-промах, как и остальные черные. Например, как Хосе в «Шоу Мори Повича», когда дамы обвиняют его: «Ты отец этого ребенка?» Я должен был бы ответить, как он: «Не-а, увидимся на шоу Мори». Но я не был тем парнем. Я был парнем, который положил бриллианты ей под подушку, но даже этого оказалось недостаточно, чтобы удовлетворить ее. Поэтому, когда в феврале 1988 года мы были в Чикаго на «матче звезд» Национальной баскетбольной ассоциации, я привел ее в дом священника, которого я знал, и уговорил его прямо на месте сочетать нас браком. Я даже не спросил ее, хочет ли она замуж, это был импульсивный шаг. Она играла в молчанку, поэтому мне пришлось прибегнуть к тактике легкого запугивания, как мне тогда казалось, и она дала свое согласие. Отец Клементс сочетал нас браком в прихожей своего дома, а затем мы пошли в клуб моего приятеля, чтобы отпраздновать это событие.
Когда мы вернулись в Нью-Йорк, Рут, оказывается, уже позвонила Джимми и пригрозила, что, если мы не собираемся немедленно зарегистрироваться законным браком в Нью-Йорке, она намерена отправить нас пожениться в Лас-Вегас. Джимми хотел отложить это, чтобы мы могли подписать брачный договор, но я был по уши влюблен и не беспокоился ни о каком брачном договоре. Итак, мы отправились в ратушу, получили документ и, таким образом, стали состоять в законном браке. Рут сразу же повела речь о том, чтобы подыскать для нас троих подходящий дом. Робин всегда говорила мне, что она неразлучна со своей матерью, но их отношения представляли собой что-то весьма странное. Даже последователи Фрейда подивились бы, изучая их. Они вряд ли смогли бы дать им верное определение. Робин принадлежала не к тому полу, чтобы у нее развился эдипов комплекс. Я думаю, что у нее был хердипов[97] комплекс.
Примерно в это же время я познакомился с легендарным, всемирно известным сутенером и писателем Айсбергом Слимом[98]. Жаль, что я не встретился с ним до того, как я женился на Робин. Он мог бы наставить мою задницу на путь истинный. Однажды вечером я был в одном клубе в Лос-Анджелесе и наткнулся на Леона Айзека Кеннеди[99]. Мы разговорились, и он небрежно упомянул какую-то фразу Айсберга.
– Извини, ты имеешь в виду писателя Айсберга Слима? – спросил я.
И Леон рассказал мне, что Айсберг был его другом. Я никак не мог в это поверить. Я считал Айсберга мифическим персонажем. Он получил это имя, когда сидел в своем любимом баре, кайфуя от «кокса», и кто-то выстрелил в парня рядом с ним. Пуля задела его друга, а затем пробила шляпу Слима. Он даже не вздрогнул, а просто снял шляпу и осмотрел дырки в ней. Его друзья после этого случая решили, что за такую невозмутимость он должен отныне зваться «Айсбергом».
Я сказал Леону, что хотел бы встретиться с Айсбергом. На следующий день он заехал за мной, и мы направились к Айсбергу. Он жил в говенной лачуге в жутком районе Креншоу. Ему было уже за семьдесят, и он жил один. Я проговорил с ним непрерывно около семи часов. Мы обсуждали его жизнь и его книги. Я ожидал, что он будет говорить как неотесанный уличный парень, но он был очень эрудирован и говорил превосходно. Он очень точно подбирал каждое слово. Сначала я решил, что он получил самообразование, когда сидел в тюрьме, что он просто выучил эти слова из словаря. Однако позже я узнал, что он окончил колледж. Он показал мне свои детские и юношеские фотографии, он был очень милым, симпатичным, приятным ребенком. Айсберг представлял собой чрезвычайно интересную личность. Вы никогда бы не подумали, что разговариваете с человеком, настолько погруженным в мир порока.
Первое, что я спросил, – считал ли он себя лучшим сутенером.
– Нет, я далеко не лучший сутенер. Я просто получил образование, умел читать и писать, знал, как подбирать и излагать все эти истории. Но это, пожалуй, и все, что у меня было. Другие же парни были просто извергами, – ответил он.
Он рассказал мне много историй из числа своих похождений, но был уже тот этап в его жизни, когда он перестал гордиться ими. У него были дочери, поэтому по мере того, как он становился старше, он уже больше не мог играть в прежние игры. Но когда он был в расцвете сил, он был весьма жесток со своими девочками. Позже я узнал, что у него была сутенерская палка, которую изобрел его наставник. Он согнул вешалку для одежды, нагревал ее на горячей плите и бил ею своих шлюх. А когда шел дождь, он так наставлял своих девушек: «Суки, вам лучше пройти между каплями дождя и добыть для меня деньги. И не намочить их».
Айсберг не был счастливым, постоянно улыбающимся парнем, он даже не был обрадован, что я приехал навестить его. Очевидно, он полагал, что так и должно было быть. Он был классическим сводником. При взгляде на этих сутенеров на высоких каблуках, в смешных разноцветных костюмах и в прочей фигне на ум приходит сравнение с клоунами, но их самоуверенность заоблачна. Мы не понимаем, как они заставляют своих девушек заниматься тем, чем они занимаются, тут все дело в этой самоуверенности. Мы смеемся над этими ребятами, но одновременно мы им завидуем. Как они добиваются такого контроля: чтобы их женщины делали это, а затем отдавали им полученные за это деньги?
Я продолжал совершать паломнические поездки к Айсбергу. Как-то я даже пригласил его посмотреть мой бой, но это было уже слишком для него. В былые времена у него был безукоризненный вкус в одежде. Он одним из первых начал носить аскотский галстук[100]. Он был первым ниггером с французскими манжетами. Поэтому, как он сказал мне, если бы он выбрался посмотреть бой с моим участием, он должен был бы вылезти из своего старого кожаного костюма, а ему не хотелось делать этого. Он всегда очень строго придерживался своего брэнда, и от него ожидали, что он будет выглядеть вполне определенным образом. «Я должен быть в своих кожаных штанах, а мне сейчас не хочется этого», – сказал он. Я почтительно заметил, что мог бы купить ему все, что он захочет, но он был благородным парнем и отказался от моего предложения.
Ознакомительная версия.
