перекинулся на начальника команды, требуя объяснений.
Фейерайсен оттянул его в сторонку и тихо сказал: «Я получил строгие инструкции».
– Какие еще инструкции? От кого? – не унимался Штук.
– Берлин и Рим договорились обмениваться, по возможности, домашними победами; то есть, на итальянских гонках должны побеждать итальянцы, пусть даже и на немецких машинах.
Ганс швырнул руль к ногам начальника и в бешенстве вышел вон.
Слухи об этом разговоре быстро долетели до ушей Нойбауэра, а от него о новом порядке назначения победителей по принципу национальной принадлежности тут же узнали и Руди с партнерами по команде Mercedes. Тем же вечером губернатор Бальбо устраивал, как ему и полагалось по статусу, торжественный прием с обедом и заявленными после него фейерверками для участников и важных гостей прошедшей гонки. [388]
Руди прибыл туда в компании Луи Широна и Бэби. Они снова были не разлей вода, благо монегаск перешел в Mercedes, причем именно Руди проделал все необходимые закулисные движения для привлечения в команду своего старого друга прежде всего ради того, чтобы иметь возможность для более тесного общения с подругой Луи. Возможно, Широн и не замечал этого, однако Руди давно был неравнодушен к Бэби. Она всегда была полна энергией, а ее дружба помогла ему пройти несломленным через худший в его жизни период. [389] В начале той весны Руди в Париже уже пытался объясниться Бэби в любви: «Если бы я только мог найти хоть где-то такую, как ты, я бы непременно снова женился». – Бэби тогда отшутилась, что найдутся на него желающие и среди «девушек покрасивее и помоложе». [390]
По прибытии во дворец в Триполи троица была поражена представшей перед ними живой картиной будто из «1001 ночи». Арабские воины в униформах всех цветов радуги с ритуальными ятаганами верхом на белых конях выстроились в ряд при въезде во дворец по обе стороны витых чугунных ворот. Еще больше стражи стояло вдоль широкой парадной лестницы, ведущей ко входу. Повсюду, писал Альфред Нойбауэр, «ослепительно белели мавританские фасады, высились зубчатые стены с амбразурами, стрельчатые своды ворот и взмывающие ввысь филигранные колонны на фоне звездного неба». На мраморной террасе над садами и фонтанами – музыканты, все в блестках и лучах света. В длинном, бликующем бассейне – полуобнаженные наяды выписывают пируэты водного танца. [391]
Обед подавали в гранд-зале, за подковообразным столом на 150 персон, богато сервированным горами блюд и батареями напитков. Во главе стола восседал генерал-губернатор Бальбо, а одесную от него – на почетном месте, предназначенном для победителя Гран-при, – вовсе и не Варци, а Ганс Штук. После hors d’oeuvres [392] Бальбо поднял тост, обращаясь с бокалом шампанского к Штуку и глядя немцу прямо в глаза: «За победителя и виновника сегодняшнего торжества!»
Давно успевший успокоиться и прийти в себя Штук попытался было протестовать: «Прошу прощения, Ваше превосходительство, но гонку выиграл синьор Варци…» – Однако Бальбо прервал его, заявив во всеуслышание: «Меня так просто не проведешь, герр Штук. Мне из ложи было видно, как на ладони, что вас специально осадили, чтобы выпустить вперед Варци. Мне подобные делишки не по нраву. Я их на дух не переношу! Политике не место в спорте, и я еще раз подчеркиваю, что считаю именно вас истинным победителем нашего Гран-при!»
В повисшей тишине грянул звон бьющегося хрусталя: это усаженный чуть поодаль Акилле Варци, швырнув бокал об пол, в ярости покинул банкет. Тем же вечером Варци впервые попробовал морфий, который в скором времени пустит его жизнь под откос. [393]
Руди эта некрасивая сцена, конечно, смутила, но сам он к этому времени давно смирился с тем, что спорт и политика неотделимы друг от друга. К нацистам он по-прежнему относился двояко, а после получения дружеского предупреждения о том, что Гитлер однозначно затевает большую вой ну, решил на всякий случай окончательно обосноваться в нейтральной Швейцарии и получил там вид на жительство. Однако, чтобы продолжать состязаться, ему так или иначе приходилось ходить перед нацистами по струнке, восхвалять линию партии и играть роль национального героя Третьего Рейха. Поэтому, всякий раз, когда ему удавалось взойти на пьедестал, Руди стоял навытяжку и ревностно голосил “Deutschland, Deutschland Über Alles”, да и в интервью он, судя по всему, искренне подыгрывал пропагандистам из ведомства Геббельса, всем своим видом давая понять, что в полной мере соответствует формируемому ими имиджу немецких автогонщиков – «стремительных, как борзые, жестких, как кожа, прочных, как сталь Круппа». [394]
В следующее же воскресенье Руди выиграл Гран-при Туниса, одержав вторую в сезоне победу, однако титул чемпиона Европы и звание лучшего гонщика Германии в этом сезоне у него явно вознамерился отобрать поймавший кураж Бернд Роземайер. Их дуэли обещали стать гвоздем программы красочного и затяжного противостояния между гонщиками Mercedes и Auto Union – двух блистательных команд, призванных воссиять на небосклоне автоспорта и затмить всех остальных во славу Рейха и на радость фюреру.
Густой туман вдруг опустился 14 июля на Нюрбургринг и скрыл от глаз зрителей не только ушедших на седьмой круг лидеров гонки Айфель, но и за́мок, высящийся на горе, с которой, собственно, и сползло это густое молочно-белое облако, а затем и табло, и систему сигнальных огней. Понятно, что и на самой горной трассе в стиле аттракциона «русские горки» видимость упала местами до 30–40 метров. Бернд Роземайер, не сбрасывая скорости, проходил прекрасно знакомые ему закрытые повороты вслепую и все дальше отрывался от ближайшего преследователя – Нуволари на красной Alfa Romeo. [395]
Толпы зрителей вдоль трассы загодя предвосхищали скорое появление перед ними лидера Auto Union по реву двигателя V16 его чудо-машины. А затем и действительно на миг выныривала из тумана эта диковинная серебряная рыба [396] – и столь же стремительно исчезала за непроглядной стеной облачной мглы. «Восторг смертельной опасности, должно быть – лететь наощупь сквозь гущу облаков в горах», – писал обозреватель Autocar. И даже на финише, продолжал он, «никому не видны приближающиеся машины. И вот, наконец, слышится лающее стаккато Auto Union, и толпа отзывается эхом приветствий, встречая Роземайера-победителя». [397]
Первая победа молодого немецкого гонщика в сезоне 1936 года вышла настолько впечатляющей, что ее свидетели из числа журналистов, завороженные его заоблачным вождением, тут же наградили Бернда прозвищем “Der Nebelmeister” («Мастер тумана»), и титул этот горным эхом повторял десятилетием ранее триумфально полученное Руди на АФУ-Се звание “Der Regenmeister” («Мастер дождя»). После этой победы лучезарная улыбка Роземайера стала привычным украшением газетных стендов, а пространные
