...Пока не поздно, вставай, народ мой, в полный рост!
Вставай, проклятьем заклейменный, чтоб равным быть в своей стране!
Тебе кричат шесть миллионов... замученных и истребленных, простерли руки и кричат:
- Восстань, наш угнетенный брат!
Ты можешь отвратить гоненье, ты волен избирать свой дом.
Твоей культуры возрожденье, твое величье и спасенье - в тебе самом, в тебе самом!
Да... «Безумству храбрых поем мы песню...»
Годом позже, в 1972 г. пишет Ал. Соболев стихотворение «Эмиграция». Сам этот факт говорит о том, что мысли об эмиграции не были ему чужды. Начинает он многообещающе:
Граница на замке, и слово под замком.
И церберы незримо на пороге.
Ты с этим, современник мой, знаком, идущий по предписанной дороге порой, чего греха таить, ползком.
Какие плоды с древа изобилия срывает современник поэта, живущий в СССР - стране-тюрьме?
Тебе заранее готовит кто-то речь, шагай в гурте, как тысячи и тыщи.
А если сам посмеешь пренебречь - отхлещут и кнутом и кнутовищем...
Свобода? Что за чушь?!
Сомненья? Что за бред?!
Будь счастлив, что набитая утроба.
Желания? Чего тебе желать?..
Хошь - водочки до одуренья пей, а хошь - футбол покажет телевизор...
Законность? Да, написан и закон...
Да вот карает часто правых он, недаром говорят: закон - что дышло...
И крутится и вертится Земля, и вдаль летит твоя шестая света в созвездии Московского Кремля.
А я кричу: «Карету мне! Карету!».
На время эмигрирую в себя.
Назвать это решение только результатом размышлений о советском обществе узника страны-тюрьмы - не совсем верно, недостаточно. Ал. Соболев все отчетливее понимает насильственное превращение себя в «мертвого поэта»: публикаций нет и не предвидится; в СМИ на его имени и творчестве - табу. Он жив - как человек; его нет ни среди современников, ни среди потомков - как поэта. Не получив известность, обрел статус «навсегда безвестный» - положение, страшнее смерти для творческой личности. Работает почти полностью - «в стол»: изливает свои чувства тем единственно доступным способом, что обеспечивал полную свободу самовыражения, который никто не мог отнять, куда никто не мог проникнуть - поэтическим творчеством для потомков. В неопределенном будущем. Это было тоже послание потомкам в дополнение к «Бухенвальдскому набату».
Его поддерживала, давала силы для работы на будущее глубокая вера в неизбежный, позорный крах коммунистического правления несчастной страной. И я, издав творческое наследие Ал. Соболева, сочла нужным и полезным рассказать о поучительной для людей тяжкой доле неподкупного поэта, о его скрытых - он был и горд и самолюбив, - глубоких, отравляющих жизнь страданиях, о приговоренных к долгим десятилетиям «заключения» «строках-арестантах», и я, как и их создатель Ал. Соболев, полна надежды, что придут, уже пришли они к читателям не только как правдивый, лишенный домыслов рассказ об эпохе, написанный пером ее свидетеля и добросовестнейшего описателя, но и в виде достойных произведений его художественного творчества.
После всего рассказанного мной об Ал. Соболеве вряд ли кто осудит возникшее у него желание покинуть страну проживания - СССР. Его крик-упрек в защиту своего «я», в защиту своего права быть равным среди равных, в защиту своего человеческого достоинства, вырвавшийся у него еще в 1964 г.: «Я - сын твой, а не пасынок, о Русь, хотя рожден был матерью еврейской», - с неменьшей силой мог прозвучать и в 70-х. Острее и пронзительнее звучит в его творчестве мотив свободы.
В 1974 г. он пишет:
Сегодня, надеждой объятый, в предчувствии светлых свобод, встречаю я семьдесят пятый вот-вот наступающий год.
Все мною испытано в меру, сверх меры познал я беду.
Я знаю, я знаю, я знаю - все сбудется в новом году.
...я вырвусь из долгого плена, отпраздную свой юбилей под небом высоким и синим, быть может, в далекой дали...
Я - сын Украины, России, но я - гражданин всей Земли.
Не помню, каким образом, но он связался с людьми, занимавшимися эмиграцией евреев. Мы оказались в списках предполагаемых эмигрантов. Получили вызовы-приглашения. Заметно возбужденный, словно просветленный, обрадованный, Александр Владимирович говорил об отъезде как о предприятии уже решенном, словно дело стало всего-то за билетами...
Не просто умным, но мудрым человеком был поэт Ал. Соболев. И все-таки многие годы спустя, возвращаясь мысленно в то время, я, как и тогда, дивилась и ждала беды от его странного легкомыслия. По-видимому, жажда «вырваться из долгого плена» довлела над доводами обычной осторожности. Он, как и в неуемной тяге к диссидентам, усыпил в себе бдительность и предусмотрительность. А опасаться было чего! И ой, как опасаться. Ведь сам же в стихотворении «К евреям Советского Союза» говорит о тех, кто поплатился за желание «уехать в край своих отцов». Это - о рядовых евреях. А как оценит международная общественность бегство из «страны-миротворца» СССР автора такой широко известной песни, как «Бухенвальдский набат»? Скандал! ЧП! Да разве компартия допустила бы даже намек на нечто подобное?! Не в тюрьму, конечно, но под локотки, под локотки недужного, переутомленного, но «своего» поэта- и лечиться, лечиться. Под бессрочное меднаблюдение и опеку... Весьма вероятно.
Роль охлаждающего душа сыграли беседы с Ал. Соболевым тогдашнего сотрудника еврейской газеты «Кол гам» (если память не изменяет, «Голос народа») и его супруги. Они жили в СССР собкорами этой газеты, рассказали в ней об Ал. Соболеве, встречались с ним. В январе 1976 г. он пишет:
... А мой спасительный корабль стоит на якоре, как прежде.
Но я не сник и не ослаб, не разуверился в надежде.
То я шагаю, то плетусь, всегда и ко всему готовый...
В других стихах того же года:
.. .Ох, надоела немота, когда кричать необходимо.
Наверно, краше слепота, чем видеть все орлино-зримо: тупую правящую рать, народ безвольный, алкогольный.
Но надо жить. Терпеть и ждать.
Терпеть хоть нестерпимо больно.
Он заметно поостыл. Не в желании уехать, но в поспешности с отъездом. Обстоятельства с эмиграцией складывались неблагоприятно. Это угнетало. Ожидание изматывало. В 1979 г. Ал. Соболев пишет:
.. .Мелькают дни от мая к маю, от января до января, а я все жду да ожидаю: когда ж взойдет моя заря, заря живительной свободы, свободы без КПСС?
Увы! Как свечи, тают годы, но не свершается чудес...
Да, он хотел эмигрировать. В этом убеждают процитированные мной его поэтические откровения, как всегда - искренние. Да, как одаренная личность, мечтал о свободе творчества, иного не принимал.
К тому же существовала причина куда более глубокая, потаенная, что, может быть, и незаметно для самого поэта Ал. Соболева побуждала его продолжить и закончить пребывание в мире сем в Израиле, среди единоплеменников. Невольно думаю, что, не отдавая себе толком в том отчета, он подчинялся «зову предков» как истинный еврей. Прожив десятки лет преимущественно среди русских, он сохранил то подлинно еврейское, что вобрал в себя с молоком матери и от чего отказаться не заставила бы его никакая сила. Он это чувствовал, берёг, подчеркиваю - берёг подсознательно, как нечто лучшее, чем одарена каждая нация. И это нечто заставляло его интуитивно стремиться к воссоединению со своим народом.
