было книг, посвящённых охоте, таких как, например, «Красное сердце под зелёным жакетом», «Седьмой выстрел» или «Охотясь против ветра», книг, в которых наши богемские соседи искали утешение в неспокойные времена.
На большом туалетном столике лежали различные предметы, которыми пользовались отец и дед Павла. Их охотничью одежду из непромокаемого сукна и парчовые домашние халаты, разумеется, носили и последующие поколения.
Хотя Павел всю жизнь был окружён красивыми вещами, его личные потребности оставались по-спартански просты. Узкая тёмно-зелёная лежанка была тверда и ненова. В одном углу стоял тяжёлый дубовый стул для моления, на котором лежал детский молитвенник. Он начинался словами: «Дай мне силы принять смерть, в какой бы форме она меня ни настигла». Довольно странная молитва для маленького мальчика, но сколь значимая в те дни!
Все эти вещи в его доме раскрыли мне ту его сторону, которую я не знала, и сделали его для меня ещё ближе.
Курт сложил стопкой фотографии молодых девушек, знакомых Павла. «Не лучше ли „нам“ вклеить их в альбом?» – спросил он тактично.
Длинный ряд комнат для гостей был обставлен в стиле, который нравился в Париже, когда канцлер жил там в начале XIX века, служа посланником. Набивные английские ткани из хлопка, характерно и по-разному тикающие часы, портреты в светлых тонах или офорты на стенах усиливали их очарование. Угловая комната в конце длинного коридора, за ванными – большая, солнечная – называлась королевской.
Король Альфонс XIII, с детства друживший с моей свекровью, каждое лето ездил в Кёнигсварт, после того как вынужден был покинуть Испанию. Все в доме любили и уважали его; он был также ещё вполне способен участвовать в проказах молодежи и делать надписи губной помадой на бюстах Кановы.
Моя свекровь, однако, находила такие шутки совсем не смешными, и когда король просил: «Не сердись, Изабель», – она строго отвечала: «Вы достаточно взрослый, чтобы это не поощрять!».
Но такие весёлые мгновения он переживал лишь изредка. Незадолго до войны я видела его в Лозанне, где он своим дружеским вопросом о здоровье моего брата сразу же завоевал моё сердце. Родившись королем, так как его отец умер до его рождения, он обладал простым, естественным нравом, свойственным всей его семье. Наряду с врожденным достоинством и умением проявлять внимание к другим, он не раз доказывал своё мужество и ловкость. Казалось издевкой судьбы, что тот, кто так способен был править, вынужден был покинуть трон.
За событиями в Испании он следил со страстным интересом; конечно, в Кёнигсварт устремлялись испанские и иностранные гости, когда он находился здесь.
После неожиданной смерти дона Карлоса, который был главой семьи карлистской ветви испанской династии, здесь появилась его супруга, герцогиня Мадрида, чтобы лично передать сообщение королю Альфонсу XIII; король спустился вниз по лестнице, чтобы приветствовать её, во дворе состоялось торжественное приветствие в особенно сердечной форме, так как дон Карлос вернул все свои титулы главной линии бурбонской династии. Эта встреча, казалось, положила конец карлистскому разделению и возникшему вследствие этого раздору.
Но самое волнующее посещение состоялось в начале августа 1936 года, сразу после разразившейся гражданской войны в Испании. Генерал Мола, которого тогда причисляли к значительнейшим полководцам националистов, дал срочное задание владельцу газеты АВС Луке де Тена закупить самолеты для Испании. Оказалось, что король Альфонс был единственным человеком, который мог добиться их поставки из Италии. Когда стало известно, что он в Кёнигсварте, Лука де Тена и предприниматель Виктор Уррутиа совершили незапланированную посадку личного самолета Уррутиа недалеко от Пльзеня. Их сразу же арестовали и лишь после долгих переговоров освободили. После того как они наконец добрались до Кёнигсварта, их разговоры с королем продолжались всю ночь, так как они были первыми испанцами, которых он видел с начала войны.
Они убеждали его возвратиться с ними. Король считал время для возвращения в Испанию неподходящим и, сожалея, отклонил это их настойчивое предложение. Но он немедленно наладил связь с Римом, и самолеты уже вскоре были на пути в Испанию.
И раньше в Кёнигсварт приезжали многочисленные знаменитости, многие из Мариенбада, где были на лечении лишь в десяти километрах от Кёнигсварта.
Если сейчас мы принимали гостей, то Курт и Лизетт качали головами, так как многого не хватало для их достойного размещения; но они предпринимали всё возможное, чтобы сделать это менее ощутимым. Большую помощь они получали благодаря известному старинному обычаю, который моя свекровь называла бабским; бабы из деревни, разного возраста и занятий, приходили добровольно в дом, чтобы поработать по хозяйству. В трудные времена добавочные доходы были для них очень кстати: они получали вдоволь молока, дров для печей, а также помощь, когда речь шла о каких-нибудь «чиновничьих» делах, так как власти обходились с населением очень сурово, исключая активных членов партии.
Внимательно следил и ухаживал Курт за своими ульями и маленьким кухонным садом, в котором он даже выращивал собственный табак, кроме того, он следил за доверенной ему частью дома. Его подпольная борьба с секретарём Танхофером выражалась в обоюдных обвинениях, которые они, впрочем, облачали в вежливые формы. Эта война никогда не прекращалась. Каждый считал своим долгом защитить нас от «воровских» действий другого. На самом же деле они оба были добросовестны и почти болезненно честны: всё точно записывалось, распределялось и сдавалось.
Танхофер почти никогда не поднимался наверх, так что лестничная площадка служила невидимой границей их сфер влияния.
Подобные же драмы разыгрывались между Куртом и Лизетт, которые, впрочем, жили в большом согласии; лишь когда они должны были упаковывать вещи для нас, начинался спор: кому принадлежит чемодан? Кому наволочка? Они свирепо смотрели друг на друга и шипели нехорошие слова. Лучше всего было не вмешиваться.
Танхофер управлял делами, имея перед собой гигантское количество различных папок, уложенных аккуратными стопками, – ревностный хранитель того, что он называл «usus» (обычай) и на что он с вежливой определённостью ссылался, когда я приходила к нему с какой-нибудь новой идеей.
То, что секретарь глубочайше был предан семье, не подлежало сомнению; для него верность была источником собственного достоинства и гордости. Он хранил музей и коллекции и писал ответы на витиеватом канцелярском немецком с художественно исполненными буквами, отвечая на столь же изощренно составленные бумаги о рождениях, женитьбах и смертях в других «княжеских» домах. Вероятно, никто и никогда не заглядывал в эти архаические документы, кроме придворного секретаря, который принимал их.
Если Танхофер писал Павлу, то его письма были написаны такими же замысловатыми буквами в знак высочайшего уважения; заканчивались они обычно предложением, которое напоминало нечто подобное: «Я валяюсь в
