начальства и войсковых частей.
Они должны были стать «летающими гонцами» заговорщиков.
Партия видела в армии лишь чистый инструмент власти, а в её людях – лишь пушечное мясо. Когда верховное командование выразило обеспокоенность, что вследствие всё более расширяющегося фронта поступают жалобы на особенно тяжёлые потери среди молодых офицеров, Гитлер ответил хладнокровно: «Для этого же они там и находятся!».
Чтобы скорее найти замену погибшим, ускорили курс обучения офицеров, уменьшив продолжительность обучения с шести до двух месяцев. Драконовские установки держали молодых людей в школе Крампница почти как пленных. Выходные дни отменили. Тем не менее ряд курсантов ночью тайно покидали свои казармы; их начальство было склонно этого не замечать, пока от этого не страдала служба. Они же знали, что их воспитанники предназначались для фронта, чтобы восполнить всё увеличивающиеся потери. Шансы остаться в живых были очень невелики, и наказание означало перевод в «особое подразделение», что чаще всего было равносильно смертному приговору.
Павел уезжал в соседний Берлин так часто, как только мог: вылезал из окна и садился на спрятанный велосипед, оттуда – к ближайшей остановке автобуса или прямо в столицу. В утренних сумерках мы ещё успевали быстро позавтракать, и он снова исчезал. Эти наезды повторялись так часто и всё сходило так легко, что мы забывали о риске, пока однажды один наш близкий друг, молодой Хатцфельд, не был всё-таки «застукан» и из-за многоразового ночного отсутствия переведён в «штрафной батальон».
Несколько недель спустя он погиб.
«Пора кончать с „рекламной смертью“», – ругался Геббельс. Старший сын кронпринца, внук императора Вильгельма, был убит; население Потсдама стихийно превратило его похороны в официальные.
Бывшие кавалерийские полки были почти все моторизованы и превращены в танковые соединения. Так как они наверняка боролись на самых передних линиях и чаще всего первыми подвергались атакам противника, офицеры и солдаты часто получали награды за храбрость. Но и потери здесь были соответственно высоки – объявления о смерти в Adelsblatt («Дворянском листке»), всё увеличивались. Всё время перевозили домой старших сыновей знатных фамилий, чтобы похоронить их в склепе отцовского замка. И всё чаще это становилось поводом для проявлений сочувствия местным населением, которые могли быть истолкованы и как антигитлеровские демонстрации.
Гитлер намеревался после войны отнять владения у знатных представителей дворянства и исключить всякое их влияние на общество, что, безусловно, было бы сделать намного труднее, если бы речь шла о лицах, которые почитались героями. Поэтому вышел указ, согласно которому из вермахта должны быть уволены «ненадёжные элементы». Это касалось прежде всего сыновей некогда правящих домов. Позднее это коснулось и князей «непосредственно рейха», особенно если они имели не немецких матерей или жён, что, конечно же, часто встречалось. Этот указ полушутливо называли «принц-указ». Для многих он вышел слишком поздно, чтобы успеть их спасти, но его действие оказалось прямо противоположным той цели, с какой он объявлялся. Оставшиеся в живых вернулись домой, чтобы в критический момент исполнить здесь свой долг. Они были возмущены этим притеснением, и большинство из них предпочли бы остаться на службе в вермахте, чем подвергаться дома гонениям партии.
Однажды вечером, приехав из Крампница, Павел бесцветным голосом сообщил мне, что переведён в Россию в подразделение велосипедистов.
Из-за чудовищных потерь в пехоте офицеры-кавалеристы передавались вновь созданным полкам. Шансы на выживание составляли в них не более трех недель, так как ни солдаты, ни офицеры не были обучены для такого рода ведения войны.
По непонятным причинам Павел должен был отметиться сначала в Канштате. Не говоря ему ни слова, я побежала на следующее утро в бюро к Ранцау и попросила его совета. Он походил взад-вперед по комнате, чтобы обдумать положение, потом дал мне записку для одного из его друзей в отделе кадров верховного командования вермахта на Бендлерштрассе.
Здание считалось, что касалось мер предосторожности, «самым святым». Моя решимость упала до нуля, когда я подписала документ, на котором было обозначено точное время моего входа в здание. Пока я ждала, мне стала ясна чудовищность моего плана, но отступать было уже некуда.
Спустя некоторое время я была предупредительно принята молодым человеком, который не выглядел так, словно он мог бы завидовать Павлу или желать ему зла, как это произошло позднее в случае с крейслейтером Мариенбада.
«Что я могу для вас сделать?» – спросил он предупредительно. Колеблясь, я ответила ему, что мы недавно поженились и что мой муж определён на такую службу, которая с большой степенью вероятности очень скоро сделает меня вдовой. Кроме того, это назначение ни в коей мере не соответствует его обучению и способностям. «Нельзя ли здесь что-нибудь сделать?» – спросила я.
Он удивленно посмотрел на меня и ответил: «Не знаю, ясно ли вам, что вы первая жена, которая пришла сюда, чтобы просить перевода своего мужа?» – «Я едва ли надеялась, что буду выслушана, но хотела по крайней мере попытаться это сделать», – сказала я, омраченно добавив, что, разумеется, мой муж ничего не знает о моем намерении. Тут он улыбнулся и сказал, что посмотрит документы Павла: результат я узнаю позже.
После полудня мы уехали в Канштат. Прошло несколько дней, и вот раздался телефонный звонок из другого города – к телефону попросили меня: «Ваш муж переведён связным офицером в испанскую дивизию, к моему сожалению, это тоже, правда, не гарантия жизни. Вы с этим согласны?» – «Это назначение подходит ему намного больше», – сказала я благодарно и решила не испытывать больше судьбу.
Позднее мне никак не удалось узнать, что стало с моим офицером из верховного командования вермахта, я могла лишь надеяться, что ему удалось избежать смерти во время массовых убийств после 20 июля 1944 года, когда многие распрощались с жизнью. Не было больше никого, кого бы я могла об этом спросить.
Но вот ничто больше не могло отменить тот факт, что Павлу нужно было отправляться на русский фронт. Подаренное нам короткое «время висельника» истекло, а конца войны не было видно.
Последние дни пролетели молниеносно; мы нанесли короткий визит в Кёнигсварт; затем я проводила Павла в Берлин, где мы попрощались.
На обратном пути к нашей квартире, где меня ждала Мисси, я заблудилась; лишь много позже мне стало ясно, что я не соображала, куда шла; люди и улицы растворялись, как в тумане. Была глубокая ночь, когда я наконец пришла домой.
Я возвратилась в Богемию, на этот раз одна. Официально моим заданием было вместо Павла взять на себя управление его имениями. Это было связано со многими поездками и освобождало меня от работы
