лягнуть, встать на дыбы, когда седлают, и сбросить всадника во время парада.
Павел, когда узнал, что они на следующий день отправятся на фронт, попытался ублажить и побаловать своего однофамильца – ведь им придётся научиться полагаться друг на друга, что бы ни случилось. Он дал животному сочного овса, помыл его, почистил щёткой и в заключение поцеловал в нос.
Годы глубокого недоверия всё-таки испортили характер коня Меттерниха. Он не понял доброго намерения и на нежность ответил тем, что укусил Павла прямо в лицо.
Ослеплённый болью и гневом, Павел схватил первые попавшиеся вилы, всё же успев проследить, чтобы замахнуться тупым концом, и сильно ударил коня по крупу. Меттерних увернулся с ловкостью циркача, так что штрафной удар пришёлся мимо. После этого происшествия между ездоком и конем установился боевой нейтралитет, который и остался единственной базой взаимопонимания между ними.
Иногда устраивались так называемые товарищеские вечеринки. Женщины помогали тогда на кухне, но мне они не разрешали даже пальцем пошевелить, что мне было неприятно, так как я не хотела оставаться в роли бесполезной декорации.
Пока Павел ещё не был офицером, мы избегали встречаться с ними, не считая тех, кто приходили к нам, чтобы вместе поужинать. Они думали, что Павел намного раньше войдет в их ряды, и один из них, который однажды наблюдал за тем, как Павел нагружал телегу навозом, спросил его, покачивая головой: «Разве у вас совсем нет честолюбия?».
Но Павел не хотел нести ответственности за дело, с которым был не согласен. С другой стороны, ему было никак не избежать того, что через два года войны его отправят в офицерскую школу; до этого его жизнь проходила между издевательством и гротеском.
Воздушные налёты на Штутгарт усилились. Когда однажды ночью, подверженные по пути частым обстрелам, мы приехали в город, увидели горы обломков. Вокзал и частично наша гостиница взлетели на воздух, и от них исходили облака дыма и пыли.
Когда мы с большим трудом, преодолевая одно препятствие за другим, вошли в разрушенный вестибюль, нам навстречу вышел директор гостиницы, милый господин Лёбле, он провёл нас в наполовину сохранившуюся часть здания и радостно объявил: «Ваша комната осталась совершенно нетронутой». В комнате всё было уже прибрано и вычищено. На столе стояли, как по волшебству доставленные сюда из сказочной страны, бутылка шампанского во льду и блюдо с устрицами – совершенно незаслуженная награда за то, что господин Лёбле считал геройским возвращением домой.
Теперь каждый день в Штутгарте означал 24-часовую отсрочку того неотвратимого момента, когда Павел должен будет отправиться в бурлящий котёл войны, в Россию. Мы могли уже посчитать на пальцах дни, когда это произойдёт, так как он уже заканчивал курс обучения в Канштате и должен был скоро поступить в офицерскую школу Крампница, чтобы получить там окончательный лоск.
Пока же Павел оставался в Штутгарте, и мы смогли в одни из выходных съездить в Йоганнисберг.
С высоты горы Йоганнисберг, возвышающейся над долиной Рейна, взгляд простирается от Майнца до Бингена над бесчисленными деревьями, которые растут на мягких склонах холмов. Виноградники дворца с древних времен пользовались мировой славой. По преданию, виноград растёт на этих склонах со времён римлян, чей пограничный вал, лимес, проходил по гребню гор Таунус за дворцовым лесом. Карл Великий жил в своей резиденции на противоположном берегу Рейна, в Пфальце, в Ингельхайме. Согласно легенде, он показал своим могущественным пальцем на гору и приказал там разводить виноград и возделывать вино, так как лишь на склонах Йоганнисберга рано таял снег.
Жители Рейнгау, области на Рейне, с севера защищённой лесами и кустарниками, на западе и юге открытые влиянию западной культуры, находившейся в течение столетий под мягким господством церкви, не знавшие насилия и жившие как «свободные», сформировали в себе собственный склад души. На это влияли гармония и мягкость пейзажа, его широта и прелесть, близкие земле заботы о винограде и вине и связанные с этими заботами и побуждающие к размышлениям символы. Это делало жителей Рейна духовно независимыми и не падкими на лозунги и ложные обещания даже во времена нацизма.
На короткое время Йоганнисберг был присужден наполеоновскому маршалу Келлерману, победителю под Вальми.
После 1815 года поместье отошло к австрийской короне. Император Франц I подарил его своему доверенному советнику и другу, канцлеру князю Меттерниху в качестве возмещения за разрушенные поместья в войне против Наполеона и в признание его заслуг по укреплению европейского мира на Венском конгрессе в 1815 году.
Император был не склонен щедро раздавать подарки, так и в этом случае он сохранил за собой «Zipferl», как это называют австрийцы, часть своего подарка в форме подати. Эта подать должна была производиться в натуре, а именно как вино, старше двенадцати лет, полученное по лотерее. Таким образом, самые благородные сорта вин поступали на императорский стол в Вену. Европейские дворы не захотели отставать и подавали на свои столы то же самое вино и этим укрепляли его хорошую репутацию.
Канцлеру это обязательство казалось лишь маленьким обложением, так как Йоганнисберг представлял собой прекрасное поместье, почти voluptoire [13], но не значительный источник доходов.
Когда в 1918 года Габсбурги вынуждены были покинуть Австрию, отец Павла подтвердил подать. Его семья была должна династии так много, что он не хотел её лишать ещё и этого последнего права.
После присоединения Австрии наци пытались присвоить подать себе: разве не они были наследниками габсбургского достояния? Павел настоял на том, чтобыэтотналог был чисто личным обязательством одной семьи по отношению к другой. Кроме того, наци хотели выбросить монахов-францисканцев из монастыря Мариенталь, который располагался на территории Павла. Это излюбленное место паломничества привлекало паломников из близких и отдалённых мест, которые вместе со священниками отправляли службу под открытым небом, под тенистыми каштановыми деревьями. Это создавало вызов режиму, который то и дело проводил антицерковные кампании. Но они не смогли приблизиться ни к подати, ни к монахам, не коснувшись сначала частной собственности.
Сделать такой шаг они ещё не решались, так как жёсткие меры наталкивались в Рейнланде всегда на особенное сопротивление, и Павел был, в конце концов, также и фронтовиком, его нельзя было так просто лишить собственности. Так, после неудавшейся попытки власти решили дождаться своего часа.
В Йоганнисберге Павла мужественно и деятельно поддерживал управляющий имением Лабонте. Он встретил нас, держа за руку свою маленькую с длинными косами дочку, которая, робея, крепко держала в руке букет цветов, предназначенный мне.
Лабонте происходил от сокольничьего, который был нанят курфюрстом, епископом Трира, из далёкого Прованса. Может быть, этим
