объяснялось в нём удачное сочетание французской ясности ума и чувства меры с немецкой честностью и добросовестностью.
Наши комнаты были расположены в восточном флигеле, где нас, сияя, встретила круглая, с щечками-яблочками горничная Бабетта. Выяснилось, что она, несмотря на солидный возраст, была восторженной поклонницей рейнского карнавала, в котором она сразу же приняла участие, нарядившись в мои шляпы.
Вся Рейнская долина внизу, по обеим сторонам неторопливо текущей серебристо поблескивающей реки, казалось, сливалась с цветущими фруктовыми деревьями, холмами, покрытыми облаками, и бледным весенним небом.
Высоко над великолепной панорамой, которая, не изменившись с офортов XVIII века, простиралась перед нами, мы завтракали на балконе второго этажа. Я мечтала о том дне, когда найду время, чтобы написать этот перламутровый свет, который менялся в течение дня от золотого ранним утром до желтовато-розового, когда солнце опускалось за Мышиную башню Бингена.
Обитая плюшем винтовая лестница, украшенная английскими охотничьими гобеленами, вела от наших комнат прямо вниз, в маленькую гостиную, в которой Павел и его друзья обычно танцевали, так как там был гладкий, как зеркало, пол. Ещё две широких ступени вели к залу, стены которой были покрыты бамбуком; зал открывался на террасу. Перед обедом мы сидели там на высоких экзотических стульях-корзинах с веерообразными спинками и пробовали отборные вина Йоганнисберга урожая 1933 года и Blaulack 1937 года. Цвет лака на бутылке определял качество вина.
Сада не было. Пока Павел был несовершеннолетним, сад заменили из-за экономии виноградниками. По ту сторону ворот пышно рос маленький дикий парк.
Роскошные кедры давали тень, приглашая к прохладе, в просветах их широко покачивающихся ветвей далеко видна была долина реки. Трава была скошена, живая изгородь подстрижена – большего в военное время сделать было невозможно.
Дом же находился всё ещё в совершенном порядке; красивая мебель XVIII века и мебель в стиле ампир, который канцлер особенно любил, была дополнена Паулиной Меттерних благодаря приобретениям поздних шестидесятых годов прошлого века, когда её муж был послом Австрии в Париже. Мягкие кресла разной формы и козетки [14] с цветочным горшком в центре, обтянутые полосатым немного выцветшим индийским шёлком, были, и на наш вкус, всё ещё прелестны, если убрать ненужные кисточки и украшения. Однако прежде всего притягивало удивительное местоположение дома, который, казалось, парил в облаках, пронизанный светом Рейнгау, неповторимом в меняющихся оттенках.
После полудни кучер Венделин, гордый своими безукоризненными лошадьми, повёз нас в лес. В деревне его называли лордом из-за его благородной манеры поведения и ухоженного внешнего вида. Однако слишком быстро подошло время, чтобы отвезти нас на вокзал в Рюдесхайм; подковы лошадей гулко отзывались эхом по пустынным улицам.
Когда поезд проезжал у подножия нашего холма, мы могли видеть Бабетту, которая стояла на большом балконе и махала нам на прощание белой льняной простынёй. Пассажиры, глядя на дом снизу вверх, вздыхали: «Хорошо бы там пожить!». Мы хорошо осознавали своё счастье, но в настоящую минуту находились в переполненном поезде, где стояли на шатких железных плитах «губной гармошки» между двумя вагонами. Нигде и не на что было опереться, и мы прислонились друг к другу, как наши лошади в конюшне, и дремали попеременно долгой ночью.
Летом 1942 года начались офицерские курсы Павла в Крампнице, пригороде Берлина. Прибыв в столицу, мы снова поселились в его прежней холостяцкой квартире под крышей Герсдорфского дома на Войршштрассе. Мисси тоже всё ещё жила там. После спокойных месяцев в Штутгарте нас снова захватил водоворот общественной жизни столицы, и мы узнали, что же в действительности происходило.
После выступления Гитлера перед рейхстагом 26 апреля 1942 года, в котором он взял на себя право решать всё единолично, не будучи связанным никаким правовым законодательством, правовое государство как таковое перестало существовать; настроение в столице становились всё хуже, моральное загнивание всё заметнее. «Divide et impera» («разделяй и властвуй»), – лозунг диктатора, правда, лишь первая ступень на пути к тоталитарному, полицейскому государству, привел сначала к тому, что вермахт, важнейшие министерства, всё и вся пронизывающая партия стали обслуживать себя собственными прессой, тайной полицией, собственными отношениями с заграницей, политическими целями и даже собственными отделами финансов и воевали между собой. Не едины были они уже потому, что у «коллег» речь шла о соперниках, которые в другом ведомстве выполняли ту же работу. Более могущественные вокруг Гитлера создавали собственные империи. Геббельс побеждал Геринга, Розенберга, Риббентропа и Гиммлера, в то время как Канарис, шеф абвера, в свою очередь вынужден был бороться со всеми.
Так, например, транспортные средства и оружие для фронта по дороге забирались службами СС или людьми Геринга для своей люфтваффе. Возникала неразбериха и полная потеря координации. Возможно, это было на руку единоличному режиму Гитлера, но одновременно это означало постепенную потерю здравого человеческого смысла, что приводило в отчаяние здравомыслящих людей.
Тем временем, несмотря на строжайшую слежку наци, собиралось всё больше «мужчин доброй воли». Это было легче организовать в столице, где приёмы, пикники и широкое поле общественной жизни представляли большие возможности для встреч. Проводились собрания, которые, видимо, были не столь невинны, как могли показаться на первый взгляд, и из которых возникали конкретные планы, приведшие к заговору 20 июля 1944 года.
Даже в офицерской школе можно было заметить критическое отношение к режиму, так как многие соединения вермахта превратились в прибежища от политического преследования.
Если партия следила за кем-нибудь и выражала ему недоверие, то у преследуемого оставался ещё один выход – попроситься на фронт. Даже в нашем бюро такое случалось много раз. Когда наш друг Ханзи Вельчек, сын посла, приехал из Мадрида, начальник отдела кадров в Министерстве иностранных дел, член партии, сказал ему, что ему лучше скрыться, вступить в вермахт, так как иначе «им займется партия».
В русле традиций кавалерийские полки набирали своих офицеров и пополнения в большинстве случаев из сельской местности, где отношения различных слоёв населения между собой в течение столетий строились на базе взаимного доверия. Офицеры чаще всего происходили из слоев, где порядочность вырастала из строгих христианских основ; эти религиозные «наставники» дольше всего сохраняли свою значимость и позволяли четче различать правду и ложь. Патриотизмом называлась ответственность перед всем народом, а не примитивная лояльность по отношению к Гитлеру, на которую так часто ссылались как на моральное оправдание явно противоречащих морали действий.
Поэтому кавалерийские полки создавали благодатную почву для заговоров против наци, так как молодые офицеры откомандировывались в качестве адъютантов к генералам или получали ключевые посты в штабах связи вермахта, где они могли наблюдать за настроениями
