замарашки, ведь даже не умываетесь из-за безводья! Жалкие вы бедолаги — нужда беспощадная стережет вас за порогом! На милость божию только и надеетесь, а где она, милость божия? А ведь все вода — прислушайтесь к нашей грузинской речи, сами слова всё скажут: «безводный» значит и «беспощадный», «жалкий» и «бедный» — тот, кому в воде нужда, да и «милость» оттуда же, от «воды» начало берет. Так давайте, пошевелите рукой, подсобите все единодушно, приведем беспутную Нишардзеульскую речку к нам в Мухат-Цхаро!
Так уговаривал Форэ забившуюся в землянки деревню — но в душе больше рассчитывал на себя, на свою сметку, сноровку и охоту к делу. Так и решил он, что в один прекрасный день поднесет селу кипящую речную струю, словно на пасху — красное яичко!
Почти каждое воскресенье поднимался Форэ к верховью Нишардзеули и любовался искрометными струями водопада, беседовал с говорливой быстриной, миловался с каменистыми водоскатами. В самом деле, что за человек тот, кто никогда не стремился на свиданье к любимой? И что за жизнь без страсти, без предмета воздыханий?
Что ж — человеколюбец, ревностный водоискатель хотел подарить иссушенной зноем, изжаждавшейся деревне легкую, вкусную, дешевую, здоровую, обильную воду! Могло ли быть дело благородней? И Форэ, поглощенный своей заботой, исходил вдоль и поперек горы и долы, ущелья и овраги окрест нашего села. Он придирчиво обследовал родники и криницы, ключи и балки, источники и ручьи, обшарил их верховья, облазил их истоки, изучил их ложа, исследовал почву, по которой они текли, обдумывал, как для них проложить короткие русла, рассчитывал направление, чертил планы и схемы… Целыми часами щелкал на счетах, составлял сметы предстоящих работ, ужимал копейки, наводил строжайшую экономию!
Форэ можно было встретить в непролазных лесных чащобах, на утесах, торчащих над обрывом, в бездонных ущельях, в размытых потоками и занесенных галькой овражках, в прибрежных зарослях и на вершинах гор.
Мечтатель, искатель народного счастья, с киркой, мастерком и какими-то самодельными измерительными-приборами, в неизменном дождевике, вылинявшей старой шапке и обросших грязью башмаках, седеющий, с изборожденным лбом, сосредоточенный и деловитый, обветренный и дочерна опаленный солнцем, сжигаемый внутренним огнем, с отблеском вдохновенья на лице — таков был Форэ в те давние времена.
Наступила весна, зацвело, зазеленело все вокруг…
Апрельская трава шелковисто шуршала под набегающим ветерком. Персиковые деревья, краса виноградников, покрылись розовыми цветами.
Форэ стоял в Таплианском лесу, на мокрой, блестящей скале и любовался алмазными брызгами Нишардзеули, рассыпавшимися над отвесной каменной стеной. Точно рев распаленных оленьих самцов, точно грохот сшибающихся турьих рогов слышались ему в гуле водопада.
И он как бы кричал в душе буйному потоку:
— Будешь мне покорен! Я сильнее тебя!
Рожденная горами бело-голубая пена, изливаясь, точно молоко из тысячи скрытых в вышине сосудов, низвергалась с громом в крутобокие разлоги, бурлила среди валунов и терялась в темных расселинах.
Взвихренный хрустальной пылью поток свергался с кручи семью мощными струями, и молочные эти струи, бившие из сосцов горы, вздымались искристым туманом над оглаженными до блеска утесами.
Переполненный радостью, глядел Форэ на эту бешеную, клокочущую, сверкающую воду, и ярая сила водопада переливалась в его душу. Он не мог отвести взгляд от пенящейся воды, и ему казалось, что это табун диких коней мчится перед ним с оглушительным топотом, и он, Форэ, должен метнуть петлю, чтобы заарканить все эти тысячи необъезженных, белоснежных скакунов…
Зрелище околдовало его.
Ждать было невтерпеж. Им овладело неодолимое желание тут же, сразу приняться за дело, немедленно подчинить себе реку. Нет, нет, он не в силах был откладывать — даже на час!
— Взнуздать реку, привести ее в деревню, напоить землю досыта!
А водопад метал искры, доилось щедрое вымя гор, и серебряный поток нес с собой гальку и щебень, громыхал камнями, ворочал валуны.
Далекая, священная мечта осуществлялась перед внутренним взором Форэ. Он уже видел укрощенную речку в виноградниках и на колосящихся полях своей деревни. Раскинув обе руки, словно раскрыв объятья водопаду, он то ли пел, то ли кричал:
— Я покорю, обуздаю тебя! Моя сила больше твоей!
А водопад низвергался как бы с самого неба, играя своей буйной, немеряной силой.
Могло ли быть зрелище более желанное и сладостное для Форэ, сына иссушенной зноем, опаленной засухой деревушки?
— Знаешь, что такое Нишардзеули?
— Драгоценный венец на челе Земли!
Шел как-то сверху, с гор, крестьянин, увидел Форэ, стоящего на скалистом мысу и грезящего наяву, подошел к нему, несмело дотронулся до его руки:
— Нравится?
— Еще бы!
— Когда же станет нашей Нишардзеули?
— Завтра! — ответил Форэ с твердым убеждением.
Это было много лет тому назад…
Хорошие названия: Вардисопэли, Вардигора, Окробагети, Окроцхаро — Деревня роз, Цветочная горка, Золотые сады, Золотой источник — но мне особенно любо было наше село Мухат-Цхаро — Дубовые ключи, хотя давно уже там не шумели дубы и давно иссякли старинные родники. Бесплодной стала наша земля — точно сглазили ее, точно выпил, высосал кто-то всю ее силу…
— Паленый овраг, Каменистая балка, Глинистые ухабы, Сухоречье, Озерное дно, Руслище, Высохший ручей, Мертвая роща — так назывались места и урочища около нашей деревни, и уже по названиям этим можно было догадаться о недостатке воды, даже не взглянув на голую и выжженную, хоть когда-то зеленую и лесистую нашу местность.
Деревенские дети никогда не видели шумливого водопада, кипящей криницы, речной стремнины, напоенного влагой, осыпанного плодами сада, налитой виноградной грозди, высокой золотой нивы…
С детских лет воевали наши соседи против зноя, засухи и пыли; вечно они молились о влаге, устраивали крестные ходы в честь ниспосылателя дождей, кормильца и поильца земли, Лазарэ, и жили в постоянной скудости, в неутоленной жажде.
Да, истомлена была жаждой деревня! Какие вихри вздымал резкий, горячий ветер! Земля словно окутывалась пылью; засевали огород, пололи грядки — а в июне уже шла трещинами пересохшая земля, в июле поднималась в воздух серой пылью.
— Зачем же сеять? — спрашивал я деревенских женщин.
— А как же иначе? Деревня — тот же очаг, нельзя дать ему остыть! Стыдно!
Одна только была надежда — на дожди; если весна выдавалась ненастная, мокрая — и огороды наши пышно разрастались, и в садах деревья глядели повеселей. Да только, на беду, наши края часто посещала засуха! Окаменелая, вся в расселинах, обескровленная, обессиленная земля, поникшие деревья дремали в тоскливом безмолвии. Село слепло, выслеживая на небе темные тучи, несущие влагу…
Глядел Форэ на свою деревню, на эти пустынные поля, из края в край спаленные зноем… Целого потопа не хватит, чтобы напоить, оживить эту задубевшую землю! И он говорил в душе:
— Эх, кабы повернулось к нам счастье лицом! Кабы заиграла здесь текучая
