А пока рукопись «Бухенвальдский набат» - так Ал. Соболев назвал предполагаемый сборник стихов - отправили поэту Марку Соболю на рецензирование. Чем руководствовались в «Современнике», избрав в качестве рецензента именно М. Соболя, мне неизвестно: с Ал. Соболевым он не воевал, заказной разнос делать не стал бы, говорят, что это был интеллигентный, порядочный человек, далекий от разного рода дрязг и склок. Только не стоит думать, что я хорошо отзываюсь о нем в отплату за положительный отзыв о рукописи «Бухенвальдский набат». А он нашел рукопись вполне приемлемой для издания, заявив, что может получиться добротная книжка. Не умолчу о том, что Марк Андреевич не пропел хвалу каждому стихотворению. Наоборот, некоторые он порекомендовал автору исключить из книги, над другими - поработать. Он открыл для себя, так как ничегошеньки не знал об Ал. Соболеве из-за замалчивания, что Ал. Соболев - поэт так необходимого в то время публицистического жанра. Высказал уверенность в успехе совместной работы автора и редактора.
А меня - может быть, я ошибаюсь - не покидает мысль о несостоявшемся замысле издателей из «Современника». Очевидно, у них имелись основания надеяться на разнос рукописи, ну, предположим, из-за сверхтребовательности М. Соболя. И это упрощало задачу, ибо позволяло немедленно отвергнуть рукопись. В чем-то они просчитались. Положительный отзыв обязывал издательство готовить сборник к выходу в свет.
А они вдруг, не поставив в известность автора, озаботились получением... второго отзыва о рукописи сборника стихов Ал. Соболева. Зачем? Какого? Наверняка отличного от сделанного М. Соболем. Но, как выяснилось позднее, поиск полярного мнения о стихах Ал. Соболева был сопутствующей задачей. Главная сводилась к изысканию способов тянуть время, растянуть выход крошечной книжечки на несколько лет. Никакого труда не составляло найти охотника забраковать рукопись Ал. Соболева здесь, в Москве, где жили-поживали сотни членов ССП. Но местный рецензент мог представить заключение за короткий срок - ну. через месяц, два... Слишком скоро. Не годится! И рукопись отослали на отзыв в... Вологду! Остановитесь и подумайте: с добрыми намерениями или наоборот? А вот и ответ: восемь месяцев - повторяю: восемь месяцев - сочинял некий Оботуров по-своему замечательный отзыв о стихах Ал. Соболева: он не обнаружил в рукописи ни одного не то что хорошего, просто сносного стихотворения. Все — черной краской, без белого пятнышка. «Бухенвальдский набат» рецензент разнес в клочья: беспомощные вирши! Их спасла музыка Мурадели. Помните реакцию миллионов? «А слова-то какие — мурашки по коже!»
Заказ Оботуров выполнил с блеском: украл у ракового больного восемь месяцев. Ну, как тут удержаться и не воскликнуть: «Ай, молодец!». И происходило все это в конце XX века, и не на необитаемом острове, а в стране, которую я с полным основанием назвала страной-тюрьмой. В самом деле, где еще могли придумывать пытки для смертельно больного признанного борца за мир?! Где еще издательство взялось бы доказывать, что кратчайшее расстояние между двумя точками не какая-то там прямая, а уж непременно и точно кривая, да с завитушками? И кто знал об этих манипуляциях с рукописью Ал. Соболева? Кроме «своих» - никто...
А между тем болезнь, поразившая поэта Ал. Соболева, наступала. Самочувствие его ухудшалось. Выбора не было: мне пришлось вступить в борьбу за выход его поэтического сборника. Вместо него. Громко сказано! Поставьте себя на мое место и сразу поймете, не осудив меня, что сил на борьбу на два фронта, где главным была жизнь Александра Владимировича, оставалось у меня катастрофически мало.
Но я написала письмо директору издательства «Современник», в то время - Гусеву. Впрочем, какая разница, что за фамилия у него была! Если вас искусает собака, имеет ли значение, кликали ее Рексом или Шариком? Словом, в письме я просила ускорить выход книги и издать ее в более полном объеме, так как знала: из 160 (или больше? не помню) стихотворений для сборника отобрали только 48... Могли отобрать и двадцать восемь, и сорок три... что левая нога захочет!
Я просила, доказывала, настаивала. Кто-то, возможно, скажет: «Ну и дура! Нашла, к кому взывать о совести, внимании, перед кем трясти заслугами поэта. Только масла в огонь подливала!» Но моим пером водило отчаяние, двойное отчаяние: и из-за смертельного приговора мужу, и из-за страха, что не успеет он увидеть единственную книгу своих стихов.
Мое письмо положило начало многомесячной переписке. Директор издательства не грубил, не хамил. Он увиливал от прямых ответов на мои вопросы, не говорил правды. Я бросалась опять увещевать, доказывать. Следовал очередной ответ... Ежеминутно, ежесекундно озабоченная здоровьем Александра Владимировича, я, приходится признаться, плохо соображала в то время и не сразу поняла, что мне «запустили дурочку» - оказывается, известный способ насмехаться над надоедливым корреспондентом, отвечая ему «не по теме»... Около темы и всегда рядом, но не точно, сохраняя повод для нового обращения... Причем директор издательства знал, знал, знал о том, как и чем болен Ал. Соболев - не просто «проходной» поэт, а автор знаменитого произведения! Я не берусь, оцените сами его роль в «игре» со мной, степень его человечности. Вы могли бы так поступить?.. Сколь ни греховен род людской, верю: нашлись бы лишь единицы охотников затевать «игры» с женой обреченного человека, тем более так искренне и полно послужившего людям мира.
Видя, что мои обращения к Гусеву безрезультатны, готовившийся ко второй онкологической операции Ал. Соболев, озабоченный судьбой книги, настоял на встрече с директором издательства. Согласие было получено без особых трудностей. И волей-неволей Ал. Соболеву пришлось принять участие в отвратительном фарсе, где ему была отведена жалкая, оскорбительная роль. Из-за наступающей слабости чувствовал себя он очень неважно, и я сопровождала его на свидание с Гусевым. Несколько реплик Гусева будто из заранее состряпанной «одноактной пьесы» позволят определить характер беседы. Во встрече кроме Гусева сторону издательства представлял редактор сборника Романов.
...Повертев в руках рецензию Оботурова - не иначе как предмет нападения, - Гусев явно заколебался, чего не сумел скрыть, нерешительно, с оттенком неловкости, пробормотал, обращаясь то ли к нам, то ли к самому себе: «Ну, это мы отложим...» Вспоминая это теперь (тогда и сил и собранности недоставало), я могу истолковать нерешительность Гусева как все-таки некоторое его смущение перед рецензией Оботурова: последний настолько перестарался, что заставил даже заказчика почесать затылок!.. «Вот ему, — Гусев ласково положил руку на плечо редактора Романова, - хорошую книжку издам». (Действительно, в том же, 1985 г. вышла упомянутая книжка тиражом в 40 тыс. экземпляров.) «С поэтом-то я договорился бы, — кивок в сторону бледного, с испариной на лбу от слабости и волнения Соболева, - а вот с ней (или с “такой” - не помню, равно нагло), - кивок в мою сторону, - если таких принимать - инфаркт заработаешь!»
