время, стало привлекать и французовъ въ Лондонъ для болѣе детальнаго изученія англійскихъ старыхъ и новыхъ мастеровъ. Лѣтъ сорокъ тому назалъ, туристы заглядывали въ Національную Галлерею больше для курьеза, хотя почти всегда находили, что многіе англійскіе живописцы ХѴІІІ и первой половины XIX вѣка — заслуживали бы большей извѣстности, чѣмъ та, какую они имѣли на континентѣ. Англичане всегда любили природу и умѣли придавать своимъ пейзажамъ и морскимъ видамъ особый искренній колоритъ, въ которомъ сказывалось ихъ настроеніе. Въ жанрѣ ихъ заслуги также несомнѣнны; не менѣе того и въ портретной живописи; и я хорошо помню, что въ сезонъ і868 г., на выставкѣ портретовъ англійскихъ красавицъ XIX вѣка, получился богатѣйшій подборъ и типовъ національной красоты, и талантливыхъ художниковъ не уступавшихъ въ этой спеціальности своимъ современникамъ во Франции и Италии.
Но въ концѣ 6о-хъ годовъ еще не чувствовалось въ Лондонѣ такого всеобщаго интереса къ успѣхамъ живописи, какъ въ Парижѣ. Да и позднѣе, по прошествии болѣе четверти века, на тогдашней ежегодной: выставкѣ 1895 г., даже послѣ рас_ цвѣта школъ «прерафаэлитовъ» и «символистов» — я не нашелъ и одной четвертой такой производительности, какъ въ Парижѣ. Но теперь, самыми экзальтированными поклонниками англійскаго новѣйшаго символизма въ живописи являются нѣкоторые французы. Они смакуютъ лучшія вещи этой школы съ гораздо большей подготовкой, чѣмъ англичане. Стоитъ только прочитать то, что писалось въ послѣдние годы парижанами о Лондонѣ, чтобы убѣдиться въ этом. Зато туристы ординарнаго типа, прѣзжающіе изъ Франции и попадающие въ Музей и на выставки Лондона — до сихъ поръ очень пренебрежительно относятся къ английскому искусству. Вь этомъ французы — въ массѣ—такие же заскорузлые шовинисты, какъ это было и сто лѣтъ назадъ.
На глазахъ моей генерации произошло, въ Англіи, роскошное развитие прикладною искусства. Англичане, со времени ихъ всемірной выставки, въ началѣ 50-хъ годовъ, стали дѣлать больше, чѣмъ всѣ другія націи, въ этомъ направленіи и Кенсингтонгскій музей явился блистательнымъ результатомъ этихъ стремленій. И, съ тѣхъ поръ, изученіе различныхъ стилей художественнаго производства изощряло таланты и вкусы англійскихъ артистовъ и техниковъ. Между ними въ послѣдніе годы особенно выдѣлился Морисъ. Во всѣхъ слояхъ общества повысился интересъ къ изящной отдѣлкѣ домовъ, къ декоративнымъ украшеніямъ, къ стильной мебели, бронзѣ, посудѣ, обоямъ и драпировкамъ. И свое англійское, и континентальное средневѣковье, и эпоха Возрожденія, и всѣ дальнѣйшіе оригинальные моменты въ развитіи декоративнаго искусства нашли въ Англіи благодарнѣйшую почву.
Когда вы поживете въ Лондонѣ и станете тяготиться казарменнымъ видомъ тамошнихъ улицъ, отсутствіемъ всякой архитектуры цѣлыхъ десятковъ тысячъ домовъ — передъ вами еще рѣзче выступитъ контрастъ между такой варварской первобытностью фасадовъ и художественной отдѣлкой домовъ и квартиръ. Фасады измѣнить трудно и, вѣроятно, еще на сотню лѣтъ, а то и больше, Лондонъ, на двѣ трети, будетъ покрытъ этими кирпичными законченными ящиками. Зато потребность въ изящной обстановкѣ все растетъ, и вкусъ дѣлается изощреннѣе. Образцы даже фабричнаго производства носятъ уже на себѣ печать таланта, тонкаго изученья различныхъ стилей — и все это не въ дюжинно-подражательномъ родѣ, а съ оттѣнкомъ чего-то своего, національнаго, восходящаго, большею частью, къ образцамъ и стилямъ англійскаго средневѣковья и Возрожденія.
Музыкальный Парижъ не былъ у насъ предметомъ особеннаго интереса, въ половинѣ 6о-хъ годовъ. Всѣ мы воспитались на нѣмецкой музыкѣ гораздо больше, чѣмъ на какой-либо другой. Новая русская музыкальная школа стала высоко цѣнить Берліоза, выше, чѣмъ его соотечественники, но французские композиторы еще не овладѣли симпатиями нашей публики. И къ тому времени, когда я попалъ въ Парижъ, издали, изъ Петербурга, довольно трудно было составить ясное понятіе о томъ — какую роль играетъ музыка въ жизни Парижа. Ho, какъ разъ въ половинѣ бо-хъ годовъ и начались новые успѣхи французской оперной музыки, французской не потому только, что композиторы избирали Парижъ постояннымъ мѣстомъ своей дѣятельности… Мейербееръ уже допѣвалъ свою пѣсню; а Россини недавно замолкъ. Я говорю о восходившей тогда звѣздѣ Гуно. Его «Фаустъ» былъ только что поставленъ въ «Théâtre Lyrique» и сразу сдѣлался всемірно извѣтнымъ произведеніемъ. Не прошло и двухъ-трехъ лѣтъ, какъ вся Европа и Америка заслушивались мелодіями этого, уже чистофранцузскаго, композитора.
Но и раньше, въ первую половину вѣка, французы имѣли свою собственную область драматической музыки, разработанную въ Парижѣ больше, чѣмъ въ какомъ-либо другомъ музыкальномъ центрѣ. Это— область комической оперы. Когда-то въ Россіи гораздо болѣе любили французскія комическія оперы, вплоть кажется до 40-хъ годовъ. Я еще ребенкомъ помню, что на всѣхъ провинціальныхъ сценахъ, съ грѣхомъ пополамъ, шла «Цампа» Герольда, и вотъ эту же самую «Цампу» я нашелъ на репертуарѣ парижской Комической Оперы», и въ течеше сорока лѣтъ она не сходила съ него. И теперь, когда бы вы ни пріѣхали, зимой или весной если вы проживете подольше въ Парижѣ—навѣрно Цампу дадутъ и не одинъ разъ въ мѣсяцъ. Истый французъ, нѣсколько стараго покроя— парижанинъ или провинциалъ — чувствуетъ себя всего пріятнѣе: именно въ залѣ «Комической Оперы», сгорѣвшей при мнѣ, въ одну изъ моихъ весеннихъ поѣздокъ въ Парижъ. Онъ любитъ легкую, игривую музыку, и, въ этомъ смыслѣ, между старыми французскими генераціями и молодыми легла порядочная пропасть. Къ 8о-мъ годамъ культъ Вагнера уже открыто поднялъ голову и съ каждымъ годомъ французы все болѣе и болѣе вагнеризуются.
У насъ въ Петербургѣ и въ Москвѣ, въ началъ 60-хъ годовъ, почти что не давали даже и лучшихъ французскихъ комическихъ оперъ, такъ что для меня нѣкоторыя старыя вещи, вродѣ напр., «Le pre aux clercs» Герольда были пріятной новинкой; а также и многія, давно у нас не идущія оперы старика Обера.
Онъ и тогда уже былъ древній старикъ и доживалъ свой вѣкъ въ званіи директора Парижской Консерваторіи. Я обратился къ нему въ тотъ парижскій зимній сезонъ, когда я сталъ изучать преподаваніе театральнаго дѣла. Я нашелъ его въ знаменитой квартирке rue S-t Georges, со старинной отдѣлкой высокихъ комнатъ, гдѣ онъ еще сочинялъ на такомъ же старинномъ «флигелѣ». Принималъ онъ меня въ шелковой douillette, (шлафрокъ), въ очень ранній утренній часъ. Наружность этого небольшого роста старичка, бритаго, съ сѣдыми височками, чрезвычайно напоминала, по типу, многихъ нашихъ чиновниковъ 30-хъ и 40-хъ годовъ; но онъ еще былъ бодръ, хотя, по видимому, консерваторскими дѣлами занимался уже мало. И, кажется, въ ту же зиму, или годомъ позднѣе поставлена была послѣдняя его опера «Le dernier jour de bonheur». къ которой парижане отнеслись болѣе, чѣмъ снисходительно. Ее можно было смотрѣть и слушать безъ скуки, даже съ нѣкоторымъ удовольствіемъ. Поразительно, во всякомъ случаѣ, было то, что такой древній старичекъ, уже на краю гроба, могъ написать музыку на любовный сюжетъ,
