тяжелую борьбу с Советской Россией означало бы безмерный риск потерять все.
Отнюдь не безоблачными оказались отношения и между двумя «вождями» формирующегося добровольчества — Алексеевым и Корниловым. По крайней мере три «черные кошки» уже пробегали между ними к моменту встречи в Новочеркасске в начале декабря. Еще до Февральской революции Алексеев, как мы помним, довольно настойчиво требовал расследования дела об ответственности за разгром и пленение 48-й дивизии Корнилова в Карпатах. Не проявил он никакого рвения и при назначении Корнилова командующим Петроградским военным округом в первых числах марта 1917 г. И, пожалуй, самое главное, что охладило отношения двух генералов, — это добровольное участие Алексеева в «ликвидации» корниловской Ставки по просьбе Керенского в первых числах сентября 1917 г. Конечно, Корнилов сознавал, что этим поступком Алексеев смягчал удар, но тягостная мысль о том, что Алексеев так или иначе содействовал Керенскому, не покидала его. Генерал А. Лукомский в письме к А. Деникину, написанном весной 1920 г., утверждал, что Алексеев и Корнилов не переносили, а то и ненавидели друг друга. Алексеев не мог забыть слов, сказанных ему Корниловым в Могилеве при аресте корниловцев: «Помните, Ваше превосходительство, что Вы идете по опасному пути; Вы идете по грани, отделяющей честного человека от бесчестного».
Алексеев прибыл в Новочеркасск уже 2 ноября. Двухэтажный кирпичный дом № 2 — бывший госпиталь — на Барочной улице стал колыбелью Добровольческой армии, и Алексеев был первым, кто стоял возле нее. К началу декабря под его командованием уже находилось до 250–300 добровольцев, в основном офицеров и юнкеров; при «армии» действовал комитет по снабжению, который доставал деньги самыми различными путями: помогали Каледин, ростовские толстосумы, «Совещание общественных деятелей», некоторые добровольцы («с видными именами») выдавали векселя в Новочеркасске, Таганроге и других городах Дона. Правда, желающих стать «Миниными» было немного. Мало кто верил в возможности небольшого офицерско-юнкерского отряда, называемого армией, по-видимому, только потому, что неловко было двум бывшим Верховным главнокомандующим командовать воинской частью, поначалу не составлявшей даже полка. Но Алексеев, старый и больной, надо отдать ему должное, проявлял незаурядную энергию. Возможно, сознание своей «вины» за отречение царя, которое, как он считал, развязало «анархию» и способствовало разрушению русской государственности, двигало им.
В Новочеркасск стали прибывать «общественные деятели» из Петрограда и Москвы. Появились здесь М. Родзянко, А. Гучков, П. Милюков, П. Струве, Г. Трубецкой, М. Федоров, В. Шульгин, II. Львов и другие — кадеты и стоявшие правее. Их задачей было всячески содействовать Алексееву и другим генералам в организации армии и ее тыла, наладить связи добровольческого командования с контрреволюционным подпольем в Петрограде, Москве, а также с союзниками.
Однако, как это ни парадоксально, на первых порах получилось так, что прибывшие в Новочеркасск «общественные деятели» углубили разлад между Алексеевым и Корниловым. Алексеев — генерал с довольно широким политическим кругозором и дипломатическими способностями — считал необходимым сотрудничество с прибывшими политиками. Они между тем, усвоив определенные уроки из краха корниловщины, считали целесообразным создание при армии некоего политического руководства. По их мнению, провал корниловского движения в конце лета был во многом обусловлен одним лишь военным руководством, оказавшимся в окружении авантюристов типа Завойко и Аладыша. Но эта тенденция с самого начала натолкнулась на решительное сопротивление Корнилова и целой группы добровольцев. Из поражения первой корниловщины они сделали свои и как раз обратные выводы: в критический момент «политиканы» предали, и потому в дальнейшем от них следует держаться подальше, во всяком случае ставить их на надлежащее место.
На прибывавших из центра «общественных деятелей» здесь смотрели мрачно. «Провалили все, а потом драпанули под защиту добровольцев и донцов» — такие речи постоянно шли в офицерской среде. Ходили слухи, что кто-то из офицеров нанес «оскорбление действием» Гучкову; Родзянко не хотели давать квартиру, потом измазали ворота его дома дегтем.
Особенно враждебно здесь встретили Б. Савинкова. После «гатчинской эпопеи» Керенского — Краснова в сопровождении комиссара 8-й армии К. Вендзягольского он вернулся в Петроград, где установил связь с руководством «Союза казачьих войск» и, как писал К. Вендзягольский, с некоей «офицерской организацией», скорее всего «алексеевской». На конспиративной квартире член ЦК кадетской партии В. Набоков сообщил им о том, что в Новочеркасске идет сбор «патриотических сил». С фальшивыми паспортами Савинков и Вепдзягольский через Москву, Киев добрались до Ростова, перешли линию фронта и наконец прибыли в Новочеркасск. Они были приняты Алексеевым, Корниловым и Романовским, который по-дружески посоветовал им: «Уезжайте отсюда безотлагательно… Здесь ваши враги сильнее ваших друзей».
По свидетельству одного из добровольческих мемуаристов, на Савинкова в Новочеркасске «была организована правильная охота с целью его убить». Вендзягольский утверждал, что инициаторами этой охоты были «ближайшие тайные советники Корнилова» — хорошо известные нам по корниловским дням В. Завойко и Добрынский. Как видно, они не забыли своего главного конкурента в борьбе за «душу Корнилова» летом семнадцатого года. По некоторым данным, Завойко здесь, в Новочеркасске, затеял новую авантюрную интригу с целью… сместить Каледина с атаманства и заменить его Корниловым.
Лишь категорическое приказание Алексеева и Корнилова предотвратило террористическое покушение на бывшего террориста. На Савинкова они пока смотрели примерно так же, как каледипцы в первые послеоктябрьские дни на Керенского: мог ли он стать «наживой» для известного сорта «рыбы», т. е. для тех антибольшевистских элементов, которые объявили себя приверженцами «февральской демократии»…
Корнилов скептически слушал рекомендации Милюкова, Савинкова и др. Он ультимативно требовал передачи ему единоличного командования над армией. Дело дошло до того, что представитель московского «Совещания общественных деятелей» получил от Алексеева и Корнилова письма с отказом от «руководства делом» и о предоставлении другому полного командования. Алексеев при этом ссылался на свое старческое состояние, а Корнилов — на желание направиться в Сибирь. По «политики» стремились сделать все возможное, чтобы не допустить грозящего раскола. Началась череда заседаний и совещаний, нередко весьма бурных, с целью добиться примирения. Наибольшее упорство проявлял, пожалуй, Алексеев. Он предлагал даже создать два «центра борьбы»: здесь, на Дону, с Алексеевым во главе, и на Кубани, куда должен был перебраться Корнилов. Корнилов не принимал этого варианта, говорил, что это все равно, что «открыть два балагана на одной ярмарке: каждый будет зазывать к себе». Умиротворяющую роль играл уравновешенный, вальяжный А. Деникин. В конце концов достигли компромисса: создавался «триумвират», в котором Корнилову принадлежала военная власть, Алексееву — гражданское управление, финансы и сношения с союзниками, Каледину — управление Областью войска Донского. Позднее Лукомский считал это ошибкой. Корнилову, по его мнению, следовало уехать в Сибирь: он бы лучше Колчака «сумел повести там дело». Но это все — «крепость заднего ума».
При «триумвирате» функционировал «Гражданский совет», куда вошли М. Федоров, Г. Трубецкой, П. Струве и несколько позднее П. Милюков.
