спустя несколько недель этот мужчина уже с новой силой пилил дрова, здоровый как бык.
Так и берёза, которая слывёт символом русской жизненной силы: её можно было свалить, разрезать на куски, построить из неё дома и смастерить мебель. Но когда наступала весна, из стен, стульев и балок пробивались зелёные побеги. Ничто не могло уничтожить её жажду жизни.
Несмотря на строгую цензуру, каждый знал об отчаянном положении 6-й армии, осаждавшей Сталинград. Ничто – ни бодрая военная музыка, раздающаяся по радио, ни победоносные интонации в кричащих речах Гитлера, никакой победный крик не могли заглушить агонии ещё боеспособной армии, которая была обречена Гитлером на уничтожение, так как он запретил ей отступать.
Наш друг Тедди Бер, один из последних, кому ещё удалось выйти из-под Сталинграда, рассказал нам следующее: когда окружение длилось уже третий месяц, он, капитан Бер, кавалер Рыцарского креста, незадолго до того, как они были совершенно отрезаны от всех, был послан генералом Паулюсом, главнокомандующим 6-й армии, оказавшейся в западне, в главную ставку Гитлера в Восточную Пруссию. Он вылетел вечером 2 января 1943 года на последней машине со вспомогательного аэродрома в Питомнике (последний раз этот аэродром был задействован 13 января утром; потом пользовались вспомогательным аэродромом Гумрак в течение нескольких часов в последующие три дня).
Все пассажиры в бомбардировщике НЕ-111 были тяжело ранены, так что Бер стеснялся находиться среди них целым и невредимым. После ранения в Африке он был занят в генеральном штабе. В нём созрело решение сделать всё, что было в его власти, чтобы доложить Гитлеру о действительном положении дел и побудить его к снятию осады, так как окружённые уже не верили в возможность отступления.
Посадка на короткой полосе была такой же головоломкой, как и старт в сталинградском котле; каждый думал, что наступил конец, когда самолет врезался в ограждение в конце посадочной полосы, так что осколки разлетелись по местности.
Бера сразу же доставили к фюреру, который принял его в окружении своего генерального штаба и сам же сразу начал длинную речь о положении вокруг Сталинграда перед молча слушающими генералами. Никто не возражал. Бер между тем стоял и всё ждал, чувствуя нарастающее отчаяние. Его уже хотели отпустить, не выслушав ни слова, как он быстро выкрикнул: «Я откомандирован для доклада, можно мне теперь говорить?». Кейтель погрозил поднятым пальцем, а Гитлер посмотрел на него с удивлением, но Бер выполнил то, что задумал: он изложил свой доклад со всеми подробностями. Его сообщение неоднократно прерывалось некоторыми генералами, которые пытались опровергнуть изложенное. Никто не хотел слушать и принимать к сведению эти жестокие факты.
Бер без труда понял, что его доклад вряд ли кого-либо впечатлил, и, оставив всякую надежду, желал теперь только поскорее вернуться назад, в Сталинград, чтобы разделить судьбу своих товарищей.
Когда он начал искать все возможные пути для отлета в Сталинград, то понял, что для капитана Бера всякая возможность полёта была закрыта, – по приказу генерала Шмундта, адъютанта фюрера, здесь не хотели, чтобы армия в Сталинграде узнала, что Гитлер её уже сдал.
Это обсуждение состоялось 12 января 1943 года в «Волчьем логове». На следующий день был вызван Геббельс, чтобы обсудить, как преподнести народу сообщение о предстоящем поражении.
3 февраля 6-я армия сдалась в плен.
Волна ужаса и отчаяния прокатилась по Германии. В поисках отвлечения Гитлер придумал заставить всех женщин работать для военных целей. Это должно было отвлечь население от мыслей о далёком Сталинграде. Несколько месяцев спустя стали приходить в Берлин мешки с письмами попавших в плен под Сталинградом и были выгружены в главном бюро генерала Ольбрихта на Бендлер-штрассе. Но Гитлер приказал уничтожить письма, чтобы никакие подробности о поражении не достигли родины.
Лоремари Шёнбург, которая пыталась получить какие-нибудь сведения об одном из своих пропавших под Сталинградом братьев, попросила у Ольбрихта разрешения просмотреть эти мешки. Он отказал. То, чего она не знала и что узнала лишь позже: Ольбрихт как один из заговорщиков должен был действовать осторожно и не рисковать своим высоким положением. Мешки были увезены и, как приказано фюрером, сожжены. Странным образом в то же время пришли анонимные письма из Советского Союза, которые сообщали членам семей о пленении или смерти немецких солдат.
Незадолго до нападения на Россию советский Красный Крест искал через Швецию контакты с немецкой дочерней организацией. Хотели заключить соглашение о судьбе пленных в случае войны. Гитлер немедленно запретил всякие попытки контактов. Обе организации, пытавшиеся найти минимум гуманности, несмотря на бесчеловечность схожих режимов, оказались бессильными.
Однажды ледяной зимней ночью 1943 года мы находились в Берлине, или в том, что ещё осталось от Берлина, и снова Павел и я должны были расстаться. После обеда мы пошли коротким путем к станции метро «Ноллендорф». Как чёрная пасть, зиял нам навстречу её вход в темноте широкой улицы между разрушенными домами. Развороченные деревья вздымались в блёклое небо, словно искалеченные огромным серпом от неоднократных бомбежек.
В темноте я обняла суровую армейскую шинель Павла, натолкнувшись при этом на портупею, шпагу и флягу, и вынуждена была всё же засмеяться, так как ощущение было такое, словно я обнимала магазин скобяных товаров. Но в тусклом свете его глаза смотрели серьёзно.
Северный фронт, куда он отправлялся, рухнул. Он ехал в никуда и не знал даже, где ему искать свою часть. Это было опять одно из внушающих страх, глубоко ранящих душу прощаний, может быть, навсегда; расставание, которое было тем горше, что не имелось даже морального оправдания тому, за что велась борьба.
В купе вагона во время моего возвращения в Кёнигсварт серые лица попутчиков были едва различимы в голубом свете единственной покрытой копотью лампы. Мы все выглядели так, как будто бы плыли под водой. Через щель в затемнённом окне серебром блестели в лунном свете лужи на полях. Перед наступлением утра поля были серо-белыми от росы; в утреннем тумане выступали дома и деревья; подобно плодам, сидели вороны на голых ветках тополей, росших по берегам прудов.
Перед моими окнами в Кёнигсварте по ночам качались верхушки деревьев от зимнего шторма и, казалось, сметали луну с облаков. Вокруг заснеженные леса и луга, застывшие от лютого мороза. Я думала о Павле, о том, что он там мёрзнет на жёстком сибирском ветру. Он мне рассказывал, как русские солдаты без парашютов спрыгивали с низко летящих самолетов в снег за немецкими линиями. Некоторые разбивались или получали ранения; оставшиеся в живых пробивались к партизанам, сражающимся в лесах. Полки русских женщин, одетых в такую же форму,
