вскоре находились на пути к дому, к нашему великолепному, ещё нетронутому войной Кёнигсварту.
Павел сначала вообще не мог понять, как я могла быть в курсе всего, что с ним приключилось. Неделями он был оторван от всякой связи и думал, что не только он, но и фронт был потерян.
Во время прощания в Берлине ночь была дождливой и теплой. Добираясь до фронта с многочисленными пересадками, Павел потерял весь багаж. Наконец он прибыл в свой штаб, всё ещё в тонком кожане. Так как он всё равно был на пути к фронту, офицер по имени Хельдорф поручил ему передать полковнику X, который командовал несколькими километрами дальше, ближе к фронту, чтобы он готовился к отступлению, так как подобные приказы уже поступили.
Когда Павел добрался до фронта, участок полковника уже полностью распался. Немецкие линии были во многих местах прорваны, и полковник, который не спал уже несколько ночей, не знал, что ему делать дальше. Сообщение Павла привело его в совершенную ярость. Он сразу же зарычал: «Я прикажу вас расстрелять по причине саботажа и растления боевого духа в такой момент!».
Всё-таки Павлу удалось наконец убедить его позвонить в главный штаб. Игра судьбы: там тоже был офицер по имени Хельдорф, и он утверждал, что ничего не знает об отступлении. Бушующий полковник заставил Павла сидеть на месте. Как только он найдёт время для полевого суда, сказал полковник, он «позаботится о нём».
Ночь тянулась без изменений. Павел промёрз, был изможден долгой дорогой и скоро начал верить, что этот сумасшедший действительно приведёт в исполнение свою смертельную угрозу.
На рассвете поступил приказ об отступлении. Полковник лишь сказал: «Извините!».
В поисках своего штаба связи, Павел постоянно находился под ледяным дождем с градом и пронизывающим ветром. Наконец он нашёл свою испанскую дивизию на реке Волхов, где она всё ещё сохраняла свои позиции. У него уже была высокая температура. Полевой врач, которого нашли не без труда, установил двустороннее воспаление лёгких и сделал ему укол сульфаниламида.
Место, где находился Павел, обстреливалось со всех сторон. Когда в деревню ворвались советские войска, друзья вынесли Павла, уже полностью одетого, и погрузили, завернутого в одеяла, на военный вездеход, с указанием – с любым риском постараться прорваться сквозь окружение и добраться до немецких частей. Водитель и сам был несказанно рад поводу вырваться из этого ада и, грохоча по ухабам под постоянным обстрелом километр за километром, добрался до Луги. Там Павел получил очередные уколы, которые врач сделал ему мимоходом, так как был, как и все врачи, перегружен.
Между тем к воспалению лёгких добавился ещё и двусторонний плеврит, и, так как боли были почти невыносимыми, ему сделали ещё укол морфия. Большей частью без сознания, он лежал на мешке с соломой рядом с ранеными. Определенная часть из них должна была быть отправлена на Запад, но выбор, казалось, был совершенно произвольным: одних отправляли, других нет. Может, отправляли только тех, у кого было больше шансов на выживание?
По дороге в поездах, которые ехали медленно, постоянно останавливаясь, многие умирали, лежа плотно друг возле друга на качающемся полу вагона. Один поезд сразу же следовал за другим, чтобы партизаны не успели взорвать рельсы. Но четверых вооружённых охранников на один поезд было недостаточно, чтобы обеспечить надёжную охрану. Ночью все же партизаны подкрадывались к рельсам и подкладывали мины: следовавший за этим взрыв разрывал тягостную тишину покрытой снегом местности. Пока чинили путь, оставшихся в живых переносили в другие вагоны и ехали дальше в длинно растянутой, похожей на цепочку процессии с бесконечными остановками, до тех пор пока далеко впереди, может быть, у Пскова, первый поезд всей цепочки приходил в движение и немного продвигался вперед.
Больше всего страдали солдаты, раненные в голову и в живот. Чаще всего к этому прибавлялось ещё и воспаление лёгких. По утрам умерших прошедшей ночью заворачивали в их военные покрывала и закапывали в снег рядом с путями. Дальше удаляться от поезда никто не решался.
Есть было нечего. Чтобы попить, легко раненые растапливали снег в жестянке и распределяли воду среди тех, кто не мог позаботиться о себе сам. Через много дней транспорт достиг Риги.
Врачи в большом военном госпитале в Риге установили у Павла нарыв в лёгких и нашли, что для операции он слаб. Наконец, когда любая помощь уже казалась напрасной, его положили в отдельную палату – умирать.
Офицеры испанской дивизии, которая сейчас полностью отступала, узнали, что Павел лежит в Риге. Они были откомандированы назад, в Испанию, но один из них, Мариано Кальвиньо, отстал, чтобы навестить Павла.
Он привык видеть ужасное, но осунувшееся, бородатое, с провалившимися глазами лицо своего друга, да к тому же сообщение врачей, что никакой надежды больше нет, вывели из себя и Мариано. Он схватил свою фляжку, которая была наполнена испанским коньяком, приподнял Павла одной рукой и вылил ему в горло содержимое фляжки, «чтобы ему умереть таким молодым», а остатки допил сам, «чтобы себя утешить, что приходится терять хорошего друга», как он мне позднее рассказал.
Они обменялись ещё несколькими словами, потом Мариано ушёл, твердо уверенный, что никогда больше не увидит его. Но Павел, выпив так много коньяка, начал кашлять и его стало рвать. Сестра поспешила к нему на помощь; он разом выхаркал весь гной из лёгких, температура упала с 40 градусов и выше, какой она держалась уже много дней, до ниже 36.
Врачи собрались у его постели, чтобы подивиться на него, как на медицинское чудо. Его кормили всем, что могли найти, и он начал медленно поправляться. Во время своей первой прогулки он был, однако, ещё так слаб, что вывалился из трамвая. Укол против столбняка, который ему после этого сделали, отбросил его снова назад.
Теперь мы были снова вместе и поехали в Вену, чтобы найти медицинское светило. Профессор выразил мнение, что Павел со своими ослабленными лёгкими, без сомнения, заболеет чахоткой. Он рекомендовал ему горный воздух так часто, как только можно «после войны». А пока он объявил его непригодным к фронту. Несмотря на разрушенное здоровье, мы приняли этот приговор как милость!
Однако наш нацистский крейслейтер попытался вмешаться, намереваясь помешать возвращению Павла домой, даже если бы он на его место должен был бы освободить от военной службы кого-нибудь другого. Хотя ему и не удалось отправить Павла снова на фронт, но он удержал его в решающие месяцы вдали от дома.
Вскоре мы услышали, что испанская дивизия снова возвращается на родину. Большинство поехало
