это себе или действительно в то время в воздухе носилось чувство какого-то невыносимого напряжения? Мы были совершенно больны от этого, бродили бесцельно по парку, а вечерами Павел бегал взад и вперед по комнате, слишком возбуждённый и беспокойный, чтобы оставаться на месте.
«Заговорщики не знают, как делают революцию, – вслух рассуждал он. – Они слишком порядочны для этого и слишком педантичны. Они много теоретизируют. А если они попадут в затруднительное положение, то не смогут импровизировать. В своих планах они, возможно, подумали обо всём, даже о списке будущих министров, но самое важное при этом упустили из виду, а именно – как убрать с дороги Гитлера…».
В четверг, 20 июля 1944 года, как молния ударило сообщение по радио: «Совершено покушение на жизнь фюрера… целая группа бесчестных офицеров…»
Итак, покушение состоялось, но закончилось неудачей!
Кроме того, ещё сообщалось, что вечером Гитлер сам будет выступать с обращением к народу. Этим была погашена последняя искра надежды на то, что, может быть, смерть Гитлера утаили.
На какое-то время мир затих вокруг нас. Мы говорили друг с другом тихо и словно бездыханно, как будто в соседней комнате лежал покойник.
Погода оставалась великолепной, солнце сияло ярко в голубом небе – в полном противоречии с чёрными тучами в наших душах. Было нетрудно представить себе, что ждало впереди: широкая волна возмездия, которая пронесётся над всеми: над друзьями, над друзьями друзей, непосредственных участников, над духовной и моральной элитой Германии.
Потрясение моих родителей от ошеломившей их новости возрастало, по мере того как они узнавали, сколько наших знакомых было вовлечено в покушение. Больше всего их возмущало, что Мисси была втянута в опасный план. Это было, правда, неизбежным последствием солидарности с теми, кто с самого начала войны защищал нас, но родителям это казалось сейчас слишком высокой платой. Мисси всё ещё находилась в Берлине, и нам не удалось напрямую связаться с ней.
Несколько дней спустя мы получили почтовую открытку. Мы не верили своим глазам, так как знакомым почерком Альберта Эльца (конечно, без подписи) было написано по-английски: «Ужасно пропустить эту единственную возможность, но следовало ожидать, что они промахнутся». Затем следовало по-немецки для запутывания цензуры: «Теперь наша судьба прочно находится в руках Генриха Гиммлера, в то время как мы шагаем навстречу окончательной победе…».
Действительно, это послание, кажется, ускользнуло от бдительных глаз; но я прятала и сжигала сейчас кучу писем, документов, дневников и адресов.
После неудачи покушения росло напряжение, оттого что не знали, что же всё-таки произошло; и это становилось невыносимым. Когда Павел объявил, что он должен ехать в Прагу, во мне возникло недоброе подозрение, что окольными путями он едет в Берлин.
Вместо своего пистолета он взял трость с набалдашником из слоновой кости. Это выглядело как легкомысленное дополнение к его военной форме, но трость была сделана из чистой стали и лишь для маскировки покрыта плетением из вербы, она могла свалить быка. Это придавало Павлу чувство, что он небезоружен.
Прибыв в Берлин – так как это было главной целью его поездки, как я и предполагала, – он сразу же пошёл в отель «Адлон» в надежде встретить там знакомых. Не зная никаких подробностей о положении дел, он не решился навестить кого-либо дома.
В холле были убраны все ковры с каменного пола. Лишь кое-где в пустом помещении стояли маленькие круглые мраморные столики. За одним из них сидел Джоржио Чини. Один.
Джоржио приехал в Германию несколько месяцев назад, чтобы попытаться выкупить своего отца из концентрационного лагеря Дахау. Эсэсовцы арестовали промышленника и миллионера графа Чини в Северной Италии сразу же после приземления союзников в южной части страны. Джоржио выглядел великолепно, обладал обаянием и ловкостью, кроме того, был избалован богатством в то время, когда не стеснялись в полной мере наслаждаться вытекающими из этого преимуществами. Он бросил сейчас всё, чтобы поспешить на помощь своему отцу. Сначала он уединился на несколько недель, чтобы выучить сколько-нибудь годный к употреблению немецкий. Прибыв в Берлин, озабоченный состоянием здоровья отца, он предложил себя вместо него – в качестве заключённого в Дахау. Этот самоотверженный и смелый шаг был отклонён.
Между тем он раздобыл сведения о самых скрытых, внутренних связях происходящего, в том числе о нацистском разврате и о взяточничестве. Имея для этого достаточно оснований, он рассчитывал на то, что очень скоро его намерения относительно отца будут успешно претворены в жизнь, но теперь, из-за неудачи покушения, все его планы пошатнулись [17].
Павел скользнул на свободное место рядом с Джоржио, словно они здесь договорились о встрече. Они заказали себе завтрак, по тому времени не особенно роскошный, иначали одно за другим перебирать имена общих знакомых – ответы были одинаковы: «Арестован!» – «Готфрид Бисмарк?» – «Арестован!».
Хотя Павел этого и ожидал, но подтверждение взволновало его так сильно, что он уронил палку. Она с грохотом упала на каменный пол, так что другие гости повскакали со своих мест. Здесь, в холле гостиницы, где всегда было полно гестаповских шпионов, обращать на себя внимание было как раз не слишком желательно. Но двое молодых людей за завтраком, казалось, не должны были вызывать подозрение.
Потом вошёл Отто Бисмарк, изможденный и растерянный. Он подсел к Павлу и Джоржио и тихо сообщил, что, колеблясь, собирается идти к Гиммлеру, чтобы заступиться за своего брата. «Если ты не пойдешь сейчас же, то будет слишком поздно», – сказал Джоржио сухо. «Да, да, конечно. Всё это ужасно!» – сказал бедный Отто. Но он всё-таки пошёл, надо сказать, к его чести. Это было нелёгкое решение – заступиться за подозреваемого, даже если речь шла о члене собственной семьи.
«Если ты не вернёшься через час, то мы поймём, что и тебя арестовали», – были прощальные не слишком-то ободряющие слова Джоржио.
Тем не менее оставалась слабая надежда, что гестапо знало о действиях Готфрида меньше, чем мы. Гиммлера, кроме того, могло не слишком устраивать, если и в СС, к которым Готфрид принадлежал, могло бы быть расследовано и, возможно, установлено, что без его ведома некоторые из его сотрудников замешаны в заговоре или умалчивали об этом до того часа, пока не становилось ясным, какая сторона выиграла. Кроме того, имя Бисмарка всё ещё пользовалось в Германии уважением.
Как раз когда они хотели уйти, в холл вошла одна знакомая и безответственно громко воскликнула: «Павел, ты ещё жив!» От гнева он мог бы дать ей пощечину.
Потом он пошёл разыскивать Мисси. На службе, в их комнатах, было тихо, как на кладбище. Арестованы
