на поезде, прямо из Таллинна до Испании.
Незадолго до их отъезда маленький красивый город был злостно разбомблен. За день до этого в штабе появилась очень красивая девушка и в слезах умоляла испанских офицеров связи взять её с собой. Её родители погибли в прошедшую ночь, и её последняя надежда – найти своего novio (жениха), испанского офицера, который уже некоторое время назад уехал домой.
Офицеры были не очень уверены в помолвке (novio означает в Испании необязательно что-то обязывающее), но оставлять девушку они тоже не хотели. Посоветовавшись, что делать, они решили надеть на неё мундир, а на прекрасную голову красный берет «Requete» наваррцев. Затем – к большому сожалению – отрезали её длинные белокурые кудри. Наконец, они решили, что спальное купе девушка будет делить со священником – было бы тогда его делом, как соблюдать свой обет и противостоять искушению; что касалось самих офицеров штаба, то они не могли бы за себя поручиться…
В Ируне, прибыв на испанскую границу, гордые тем, что переправили своего пассажира, они обнаружили, что испанские солдаты вывезли незаконно по крайней мере двадцать девушек!
Жених был найден, и скоро зазвонили свадебные колокола, а в качестве свидетелей выступил весь штаб связи дивизии.
Прежде чем я упомяну о трагическом заговоре против Гитлера 20 июля 1944 года, я хотела бы особенно подчеркнуть, что речь далее пойдёт о чисто личном восприятии, поскольку мы сами соприкоснулись с этими событиями. Здесь нет намерения изобразить или толковать происшедшее от начала до конца – этим уже занимались более компетентные современники.
«Я хотела бы тебе кое-что доверить… ах, лучше не надо…» – сказала Мисси, ходя с беспокойством взад и вперед в моей комнате осенним днем 1943 года. «Сядь, наконец, и скажи всё же, в чем дело?» – «Готовят государственный заговор против Гитлера. Очевидно, для заговорщиков важно прощупать в этом отношении настроение в верхних слоях руководства вермахта. Чтобы получить такие сведения, нужно ввести на ключевые посты штабных офицеров, которым можно доверять. Есть слухи, что упомянуто и имя Павла и что собираются поговорить с ним об этом. Если будет провал, то это означает конец для всех, кто замешан в этом заговоре. Я думаю, что ты должна это знать».
Эти планы, видимо, обсуждались в тайном постоянно растущем кругу друзей.
«С кем связан этот круг?» – спросила я. «Кажется, существуют различные группы, но важным для них является необходимость привлечь на свою сторону армию.
Конечно, я знаю всё это только понаслышке – здесь слово, там намёк…»
Тут вошёл Павел, и, поколебавшись, мы всё ему рассказали. Он засмеялся: «У вас вид, как будто вам явилось привидение! Да об этом говорят уже в течение многих месяцев». – «Значит, и ты тоже об этом знаешь?» – «Ну конечно. Мы не знаем подробностей, но их пытаются разработать». – «Ты тоже в этом участвуешь?» – спросили мы его. Он ответил уклончиво: «В настоящее время нужны сведения об отношении к этому высшего руководства армии. Большего на фронте мы для заговора сделать не сможем».
Безусловно, что в начале войны, во времена военных успехов, народ никогда бы не поддержал такие намерения. Позднее мы узнали, что тем не менее и в первые годы войны одна за другой предпринимались попытки покушения на Гитлера, но ни одна из них не удалась.
Замысел участников был таков: создать своего рода теневое правительство, чтобы союзники могли иметь партнёра для переговоров с будущей Германией. Как мы сегодня знаем, советский шпион Филби имел тогда в Лондоне огромное влияние на все решения, касающиеся Германии.
Оглядываясь назад, с большой долей вероятности можно предположить, что он обрёк на провал попытки немецкого Сопротивления выторговать условия мирных переговоров во вражеском зарубежье.
С течением времени наши поездки из Берлина в Кёнигсварт становились всё более полными приключений. В один из выходных дней появилась Мисси и выглядела так, словно её протащили через мешок с углём. Их поезд попал под бомбежку, и пассажиры залезли в укрытие под вагоны. Купе Мисси находилось сразу же за локомотивом. Её белокурые волосы были все в саже, впрочем, как и лицо, а сама она – близка к слезам. Горячая ванна, шампунь и четырнадцать часов сна снова поставили её на ноги.
Перед её отъездом, мы ещё раз проехали по лесу, по поросшим мхом дорогам, при этом она рассказала Павлу и мне: «Это может произойти в любую минуту. Заговорщики больше не верят, что им удастся повести за собой страну. Союзники отвергают всё, кроме безоговорочной капитуляции, а это вынуждает многих генералов, которые до сих пор медлили, быть лояльными по отношению к Гитлеру. „Они“ сейчас в таком отчаянии, что ударят, не считаясь с последствиями, пусть даже только для того чтобы доказать, что есть ещё люди, которые не могут мириться с тем, что происходит».
Рассказ Мисси очень нас встревожил.
Генрих Виттгенштейн, ночной летчик-ас, один из наших ближайших друзей, был сбит весной 1944 года после восьмидесяти трех победных боев.
В 1943 году он получил сообщение, что Гитлер хочет вручить ему лично дубовые листья к его Рыцарскому кресту [16].
Незадолго до этого он спросил некоторых из нас, не следует ли ему использовать эту возможность и застрелить Гитлера. Мы остолбенели от ужаса, но он возразил совершенно серьезно: «Я не женат, у меня нет детей, также и не вечен. Он примет меня лично. Кто из нас сможет ещё так близко подойти к нему?».
Когда он потом целым и невредимым вернулся, не выполнив своего намерения, рассказал, что перед встречей у него отобрали пистолет. Вопреки логике он был возмущен этой унижающей мерой.
Гитлер, казалось, обладал безошибочным инстинктом на приближающуюся опасность. Эти предчувствия защищали его надежнее, чем полиция, которая никогда ничего не раскрывала. Поэтому и сейчас казалось едва ли вероятным, что удастся его убить.
Тем не менее не было другого пути свергнуть режим, прежде всего из-за клятвы верности, которой армия присягала лично Гитлеру и которая имела для неё большой вес.
Чрезвычайно большое значение, которое придавалось этой клятве верности, которую давал каждый солдат, казалось бессмысленным, если в то же время так легко сметались со стола руководством рейха заверения в верности. Для верующих христиан, для которых верность Богу была выше вынужденной клятвы верности Гитлеру, она имела, пожалуй, не такое большое значение. Тем не менее и для них она оставалась препятствием, которое сковывало силу их личной решимости, когда дело касалось конкретного действия.
Воображали ли мы
