и многим людям, мне всегда доставляло душевную радость говорить с Иваном Доминиковичем, но в этот день лучше было оставить его одного, с самим собой: человек сильной и глубокой души так скорее успокоится.
Прошло еще день-два, и я, внутренне радуясь, увидела его спокойное лицо. Поздоровавшись, я шутливо одобрила его бодрый вид, светло-серый костюм, да еще с бутоньеркой в петлице. Каждому бы, право, в преддверии шестидесятилетия так выглядеть!..
— Стараемся, стараемся! — в тон шутке ответил он.
Всем уже было известно, что 7 июля 1942 года Союз писателей готовится торжественно отметить шестидесятилетие Янки Купалы, и я напомнила поэту о готовящемся в честь его празднике.
— Это не так уж обязательно… Да и время какое…— мягко возразил он. В тот день А. Караваева гуляла с Янкой Купалой по Москве, говорила о том, что ее и Купалу волновало, и Янка Купала рассказал ей, что «у него благодаря многим встречам с партизанами уже накоплен огромный жизненный материал о борьбе народных мстителей и всего белорусского народа против ненавистных фашистских палачей. На этом «богатом грунте», как выразился Купала, «есть из чего родиться и взрасти» и поэмам.
— Словом, вы в пути, Иван Доминикович! И какая широкая, великолепная дорога творчества еще ждет вас!
— Да, я это чувствую,— сказал он просто, как о чем-то твердо решенном.— Как ни тяжело бывает на душе, а творческая мысль и чувство сильнее боли сердца».
П. Глебка:
«Хочется еще сегодня напомнить о последней встрече. Это было в 1942 году. Иван Доминикович приехал из Казани в Москву. Владислава Францевна осталась в Казани, где они жили во время воины. Я в тот день приехал с Калининского фронта, заглянул в гостиницу и, узнав, что здесь Иван Доминикович, зашел к нему в номер. Мы поговорили и условились встретиться завтра. Иван Доминикович сказал, что собирается писать поэму «Девять осиновых кольев», отрывки из которой напечатаны отдельно. Это должно было быть произведение о борьбе нашего народа против немецких захватчиков. Утром мы встретились еще раз с Иваном Доминиковичем в комнате той же гостиницы «Москва», где жили Кондрат Крапива и Михась Лыньков».
В. Юревич:
«Сотрудники радиостанции «Савецкая Беларусь», работавшие в Москве, в июне 1942 года, когда Купала приехал из Казани в столицу, договорились с ним о выступлении в одной из радиопередач для населения оккупированной врагом Белоруссии. Передача посвящалась 60-летию народного поэта. Купала просил отложить выступление, так как плохо себя чувствовал после дороги. Наконец было договорено о предварительной записи на тонфольные диски его речи и стихов…
И вдруг 28 июня телефон принес в редакцию страшную весть: Купала умер».
П. Бровка:
«Только в июне 1942 года мне довелось снова встречаться с Купалой. […] Однажды Александр Твардовский, встретив меня, сказал:
— А знаешь, приехал Янка Купала, давай навестим его.
Через час мы сидели в гостинице «Москва» в номере 414 у Янки Купалы. Все были рады встрече. Меня тешило то, что на этот раз дядька Янка был веселее, чем в первые месяцы войны. Да это и понятно — всех крепко взбодрило то, что гитлеровцев побили под Москвой и решительные действия на войне переходили в наши руки. Александр Трифонович, только что вернувшийся с Западного фронта, рассказывал о последних событиях и наших успехах, о боевом настроении фронтовиков. Янка Купала очень интересовался всенародной партизанской борьбой и очевидно гордился этим. Он даже прочел свое знаменитое стихотворение «Беларускім партызанам». Очень понравился ему отрывок из «Василия Теркина», который прочел Твардовский. Время от времени Купала все возвращался в разговоре к родной Белоруссии. Был в хорошем настроении. Надеялся скоро вернуться домой. Даже планировал, что он станет делать по приезде. Разумеется, вспоминал Левки. И мать, мать, которую он надеялся еще увидеть. Долго мы тогда засиделись у Купалы. Замешкались так, что и заночевали, потому что тогда ночью запрещалось ходить по Москве. Это было в самом конце июня, и назавтра он, прощаясь, приглашал нас:
— Хлопчики!.. Через несколько дней мне шестьдесят. Приходите ко мне, встретимся!»
К. Елисеев (художник-график, с которым познакомился Янка Купала в Минске в 1920 г. и дружил всю свою жизнь):
«По делам я зашел в редакцию белорусского журнала «Раздавім фашысцкую гадзіну», и едва я пробыл там несколько минут, как меня попросили к телефону: звонил Янка, который на несколько дней приехал в Москву и хотел немедленно увидеться со мной. Я сказал, что могу прийти не раньше чем через полчаса, и Янка стал уговаривать меня бросить все и идти к нему. Через две минуты я был уже у него в номере, который был полон гостей. К вечеру народ стал убывать, а когда в начале двенадцатого была дана воздушная тревога и ушли последние, самые упорные гости, Янка сказал, чтобы я оставался в номере, так как после тревоги меня в гостиницу уже не пустят, а нам еще нужно много-много поговорить. Таким образом я контрабандой заночевал у Янки… Беседа наша затянулась, и когда мы ложились, был уже четвертый час утра. Ровно в шесть меня разбудило радио, и я стал вслух выражать неудовольствие по этому поводу…
— Спать ты всегда успеешь, а сейчас послушай «Походный марш» Хачатуряна — стоящая вещь,— сказал с улыбкой Купала.
— Не люблю я маршей…
— Любишь не любишь — не в этом дело. Марш сейчас так же нужен, как и твоя карикатура в «Крокодиле», как мой «Хлопчык». Мы все делаем одно большое и очень нужное дело, нужное не только нам, а всей стране. Я вот слушаю Хачатуряна и люблю его, потому что чувствую, что мы дышим с ним заодно, боремся вместе против злобнейшего и ненавистнейшего врага, я слушаю «Походный марш» и чувствую, что я не один, что и я, и Хачатурян, и ты, и весь наш народ — мы едины, и все мы начали движение на запад, и теперь нас уже никто не остановит, и немец, раздавивший и разоривший мою Белоруссию, сам будет смят, раздавлен и уничтожен. Нас много, очень много; мы — сила, огромная силища, которую никогда не сломить никакому немцу, потому что делаем мы одно общее для всех нас, нужное всем нам дело…»
Далее Купала рассказал, как под Казанью,
