расстелил темно-красный шелковый платок и стал выкладывать еду. Сначала он достал смуглые, пахучие шоти… Мы с остервенением набросились на хлеб.
— Постойте, молодцы, потерпите! Не портьте себе аппетит, — сказал нам Кория и разложил на платке припасы: были тут и сдобные назуки, и вареные яйца, и две цельные жирные курицы… Потом Кория водрузил во главе этого собранного на скорую руку стола бурдючок, достал деревянную чашку и разлил нам вина.
Все это мы видели своими глазами, ясно, не во сне, а наяву. Райский вкус всех этих замечательных вещей тоже не был плодом воображения — и все же мы не верили своим чувствам. Мы разрывали руками курицу, вгрызались в нежное мясо, набивали себе рот — и все же не верили. Утоляли жажду прохладным вином — и не верили!
Батхо понемногу пришел в себя. Да и мне стало гораздо лучше.
Можно вообразить, какое мы являли собой зрелище!
Наконец-то мы почувствовали, что беды и горести наши миновали. И на душе у нас стало лучезарно. Все это казалось нам поистине чудом! А того мы и не думали, что угощение, поставленное Корней, было, возможно, добыто темными путями — едва ли не воровством!
Кория, жадный Кория, с детства шнырявший по всем домам и знавший, где что у кого лежит, впоследствии стал знаменитым вором. Среди его прозвищ были «Волчий зуб», «Нежданная беда», «Чертов лемех», «Отлученный от груди»…
Еще когда он был ребенком, про него сложили стишок:
Близ садов не хороните —
Встанет ночью из могилы,
Будет фрукты воровать!
Женщины нашей деревни в сердцах осыпали его проклятиями:
— Ах, чтобы тебя поскорее земля поглотила! Чтоб тебе лекарство не помогло! Чтоб тебе не было ни в чем благословения! Серый волк, тебя надо распластать на доске и исполосовать железными прутьями! Зловонная ты падаль, смрадная душа!
Однажды Кория, чтобы усыпить бдительность села, прикинулся овечкой, разыграл раскаяние и объявил, что уезжает навсегда в город. Соседские хозяйки напутствовали его такими словами: «Скатертью тебе дорога прямо на тот свет! Убирайся подальше, и пусть тебя всюду ждут ночь и тьма!»
Но не тут-то было! Никуда Кория не уехал, а вместо того ночью угнал стадо буйволов. Насилу настигли его, вырвали у хищника из когтей добычу!
Вот кто был Кория, наш спаситель, наш тароватый хозяин — выжига, пройдоха, хищник! Сколько раз его сажали в тюрьму — да все было напрасно: горбатого могила исправит!
И подумать — мы оказались его гостями, а он — нашим хозяином!
Откуда взялся Кория, куда он держал путь, как очутился здесь, на этом кладбище — никому, кроме него, было неведомо. Нам это было невозможно узнать. Каким способом, какими силами — а их у нас оставалось не так-то много! — мы могли бы выведать у Кории его секреты? Как принудить к признанию опытного, прошедшего сквозь огонь, воду и медные трубы вора?
Я помню Корию с детства. Когда он бегал босоногим мальчишкой по деревенским улицам, его постоянной мечтой было «сытно поесть». Сын бедной вдовы, всегда полуголодный, он стал хищником, не пропускающим мимо цепких рук никакой добычи. Теперь, когда он уже холил усы и брил бороду, Кория наконец-то добился исполнения своей мечты: всегда был сыт и даже мог угостить других. Вот он и предложил нам, изголодавшимся путникам, щедрый завтрак — этот прощелыга, которого мы с Батхо приветствовали, как названого брата!
Волю утратили мы, размягчились, потеряли крепость духа!
Сколько раз прежде порицали и бранили мы Корию, даже отворачивались при встрече, считая его позорищем всей нашей деревни! А сейчас Батхо, с набитым ртом, едва ворочая языком, кадил ему: ты, мол, золотой, ты, мол, такой-сякой, немазаный…
Не скупился и я на сахарно-медовые, высокопарные слова. Да и как можно было иначе?
Словом, мы расхвалили этого повсюду ославленного, всем опостылевшего, саму землю тяготившего, как несносное бремя, воришку, изобразили его человеком добра, обращались с ним запанибрата и обещали ему свою дружбу. «Спасибо тебе, друг наш и брат, помог ты нам в тяжелую минуту, спас от гибели! Отплатим тебе добром за добро, можешь рассчитывать на нас, мы всегда постараемся быть тебе полезными — слово наше твердо!» — так говорили мы, усердно работая челюстями и чувствуя, что голод, два дня терзавший нас, наконец-то разжимает свои цепкие когти.
Ничего не поделаешь — в неудачную минуту попали мы в руки к Кории, пришлось с ним брататься!
И мы без стеснения пили за здоровье нашего новоявленного друга, желали ему удачи (в чем — не в его ли темных делишках?) и словно бы даже не замечали, что творим!
А Кория надел личину добродетельного человека и принимал наши хвалы как должное. «Есть на свете хлебосольные люди, не перевелись еще! Шел я к близким, к друзьям с подарками — да разве у меня есть ближе вас друзья?» — Даже близкими друзьями объявил нас, распалившись…
А Батхо, довольный, ублаженный, поддакивал: конечно, это и называется дружбой!
Кория спрашивал: «Кто выше — отважный человек или хлебосольный?» И сам же отвечал: «Хлебосольный человек выше! Щедрость долговечнее отваги. Слава тароватого человека на внуков переходит!» И в этом он был прав — народ ведь так и говорит!
Вскоре нас разобрал хмель.
— Верьте, други, свет без добрых людей не останется! — это он о себе говорил, спасителем нашим себя выставлял, имя щедрого человека присваивал!
А мы, растроганные, в самом деле готовы были увидеть в этом волке, в этом наглом воришке чуть ли не самого замечательного человека на земле!
— Пусть цветет каждый цветок и покрывается плодами каждое дерево! Пусть радуется сердце любого человека! Злых пусть поглотит могила, а приветливый и хлебосольный пусть живут и здравствуют! За того человека, который любит сытный кусочек, посыпанный солью, и с чистым сердцем и доброй душой держит в руках расписной кувшинчик!
— Так, значит, за Чампуру! Вечная память Чампуре! — в один голос воскликнули мы с Батхо и подбросили шапки высоко в воздух. А Батхо вдруг вскочил на могильный камень, под которым лежал Чампура, упер руки в бока, и провозгласил: «Человек он был, достойный называться человеком!» — и вылил на гранитную плиту полный стакан вина.
Нам почудилось, что Чампура задвигался в могиле.
Плачьте, винные кувшины,
Над беднягой алым соком,
Сетуйте, котел и вертел, —
сочиняли мы шутливые стихи в его честь.
— А разве мы сами не под стать Чампуре? Что ж мы над ним насмехаемся — двух дней без еды не могли выдержать, — сказал я, чтобы прекратить насмешки.
— Все мы, все — ровня Чампуре! Разве не так? — Батхо хохотал
