так, что едва не выронил изо рта куриную ножку.
Поднялся смех, веселье… Вино текло нам за ворот.
Кория смотрел на нас с улыбкой. Потом поднял чашу и объявил:
— Поминать, так поминать! За Чампуру!
— И вы, право, не уступите Чампуре, можете считать себя первейшими его учениками! — сказал он ласково-шутливо и осушил до капли налитую по край посудину.
И бешеная Иори, и духан в Текене, и громоздившиеся в небе серые тучи — все это нам было теперь нипочем.
Кория обещал нам еще и шашлыков — напоследок.
Батхо весь расплылся, растаял в вине…
Вспоминается мне наш сельский цирюльник Бунбула Парсманишвили — кроткий и мягкосердечный, ласковый и доброжелательный, незлобивый и незлоречивый…
И притом — рассудительный, с понятием: сведущий человек.
— Никому не причиняй обиды, имей страх божий в душе! Всех нас ждет в конце одно и то же: три доски гробовые. — С такою присказкой взмахивал он бритвой над ремнем, принимаясь острить ее лезвие.
Говорун он был затейливый, занятный, охотно тешил людей своей беседой. И никогда не забывал вставить к месту учтивое присловье: «изволите ли видеть», или «с вашего позволения».
— Чистыми путями надобно ходить, дружбы, братства держаться!
— Самое главное — душевное богатство. Перво-наперво взрасти и собери урожай своей души, а потом уж о земном урожае хлопочи!
Те, кому возвещал эти истины Бунбула, кивали в знак согласия, а пуще того — в знак уважения к нему самому, Бунбуле.
По мнению цирюльника, честь и совесть — добытчики поверней, чем сила молодецкая! Встретясь с человеком, не рассуждай с ним только о делах, а потолкуй задушевно, тихим, мирным словом обласкай его, и все нутро, весь состав у обоих успокоится!
Да, достойный, чистый человек был цирюльник Бунбула! Говорили даже, будто бы с его собственных слов, что в юные годы в его жизни не было ни одной женщины.
Знавал он женщин в молодости или нет — не могу сказать, но к зрелым годам он успел произвести на свет двенадцать человек детей. Пять дочерей было у него — Татия, Ния, Пацаци, Мзеха, Гая, и семь сыновей — Батата, Сачино, Джаба, Гегена, Батуа, Хохора и Баблия. Одни уже сами обзавелись семьями, другие только еще оперялись и становились на ноги.
Удивительно, как только помещалось столько народу в двух комнатенках домишки Бунбулы! Однажды я спросил его об этом!
— Один на полу, другой на чердаке, третий за притолокой, четвертый в погребе, пятый в сенях, шестой на дворе, та — по воду ушла, та — за хлебом побежала, еще одну в лавчонку послали — вот так и помещаемся, в тесноте, да не в обиде… — отвечал мне Бунбула.
Среди всего этого множества детей он особенно любил Батату, в котором видел образ самого себя.
— Вот моя гордость, мой первенец! — говаривал он, указывая на своего любимца.
Жилистой плотью и крепкой костью в самом деле походил Батата на своего отца, но был обделен талантами, простоват, с коротким, незрячим умом — рохля и недотепа.
— Как ты ухитряешься прокормить всю эту ораву?
— Вот этой бритвой! Бьюсь изо всех сил, уж ошалел… Мир мне затемнили мои мысли. Эх, разогнал я скакуна своей судьбы, да не взлетел под облака — вот какая досталась мне доля!
Но ни жалоб, ни ропота, ни проклятий я от него никогда не слыхал.
Речь у него была приятная. Беседовал он с любым человеком ласково, вдумчиво, душевно — казалось, сладко побулькивая на огне, разговаривает котелок с медом. Охотно заводил он в своей цирюльне беседы о политике. Политиков, вершителей дел государств он не одобрял. Если они хорошие люди, отчего так любят кровопролитие? — спрашивал он, бывало. — Отчего так часто затевают войны? Уважаю Наполеона, и Георгия Саакадзе ценю, но они войну выдумали — грех великий, беда народная у них на совести, и не успокоиться костям их в могиле вовеки!
— Все мы — братья и сестры единокровные или названые, родичи и друзья, соседи и свойственники! И если бы мы все жили в любви да согласии — откуда на свете брались бы злые дела? От нас самих всё идет, мы одни во всем виноваты! Распря ведет за собой вражду, за враждой тянется смута, а там — побоище, насилие, кровь, тюрьма… А прольется кровь — и война тут как тут!
Когда разразилась первая мировая война, с Бунбулой творилось такое, что жалко было смотреть. Он чуть не помутился в рассудке.
— Мир полон скверны и зла! Вот она, чаша горечи! Позор, позор на нашу голову! О, озверение человеческое!
— Господи! Переломи в руках врага занесенный кинжал!
И омраченный печалью Бунбула подступал к встречному и поперечному:
— Человек ты или нет?
— Ну?
— Разве мы не братья, друг сердечный?
— Ну?
— Разве мы все не люди, не дети Адама?
— Ну и что?
— А то, что душа твоя у меня в горсти!
— Чего ты хочешь?
— А того, чтобы все мы, кто любит нашу благодатную Грузию, стакнулись, встали заодно, рука об руку, и пошли к царю, поклонились ему земным поклоном: не хотим войны!
— Кто тебя к царю допустит?
— Мы стараний не пожалеем!
— А что толку?
— Будет толк! Сказано: если стадо овец перед дубом в один голос заблеет — дуб засохнет! Клянусь святыней Хатицховели, верные слова! Да разве я для отвода души говорю?
Бесхитростный цирюльник свято верил в необоримую силу единения людей доброй воли…
— Эх, делать тебе нечего! — бывало, скажет ему какой-нибудь изверившийся человек.
— Что ж, и не жаль тебе людей, матери-земли, солнца в небесах? Так и отдадим жизнь смерти в неволю? Человеческий образ потеряем?
— Положись на бога! Пойдем к царю, повалимся ему в ноги, возопим, вымолим у него мир на коленях, — с дрожью в голосе упрашивал Бунбула знакомых и незнакомых, ближних и дальних, прохожих и проезжих. Но замысел его вызывал у всех лишь невольную улыбку. А один грубиян даже не постеснялся спросить: «Что у тебя, мозги набекрень?»
Миролюбец и правдоискатель из сельской цирюльни был изумлен черствостью человеческой.
— Эх, не нашел я пути ни к чьему сердцу!
Наконец его прорвало:
— Так не согласны стоять заодно? Не хотите войну отвести? Что ж, на христовом суде ответ мне дадите!
Он махнул рукой на людей и ушел в себя.
То он возился в винограднике, то копался на огороде, то ремеслом своим занимался, а то сидел дома, взаперти, и горькие мысли бродили в нем, разъедали его. Выбился человек из колеи… Ходил на отшибе…
В один прекрасный день Бунбула исчез. В деревне его не было. Домашние встревожились, стали его искать, с ног сбились, людей расспрашивая, но все было
