мне затем о нём сообщать; на машине могло приехать только гестапо.
Однажды мужчины беспокойно ходили взад и вперед, взволнованно говоря о своих друзьях, находящихся в опасности, и глубоко горевали, что не могут ничем им помочь.
Я в это время находилась наверху. Оттуда я могла видеть далеко весь большой двор и каждую прибывающую машину.
Как-то после полудня я буквально остолбенела от ужаса: через главные ворота во двор вкатил большой чёрный автомобиль. Очевидно, он работал ещё к тому же на бензине.
Внизу открылась входная дверь, и я смогла увидеть озабоченное лицо Курта, вежливо говорящего: «Никого нет дома…». Но из машины вышла молодая девушка в цветном летнем платье, с длинными белокурыми волосами, падающими ей на спину. Это была Рени, сестра Зиги Вельчек; она была одна. Я сбежала вниз, чтобы поздороваться с ней: «Как только ты могла нагнать на нас такого страху?».
Но она не имела никакого понятия о том, что произошло, она никогда ничего не слышала о заговоре и хотела лишь навестить свою сестру с мужем, которые жили у нас. Один хорватский друг одолжил ей свой служебный автомобиль. Её приезд снял напряжение и отвлёк мужчин на какое-то время от их забот.
Английская радиостанция называла непонятным образом имена возможных подозреваемых, которые ещё не были втянуты в круг виновных, как будто бы союзники хотели ускорить падение врагов Гитлера. Миллион рейхсмарок был обещан немецкими радиостанциями в качестве вознаграждения за сведения о том, где мог бы скрываться Гёрделер, один из руководителей заговора. Сначала мы успокоились, когда услышали, что ему удалось ускользнуть от своих преследователей, но вскоре появилась ужасная женщина, которая его предала и потребовала за это деньги.
Мы обдумывали, что можно было бы сделать, если бы кто-нибудь из наших преследуемых друзей стал искать у нас прибежища. Прежде всего можно было бы всегда сказать, что это один из моих родственников якобы спасался бегством от приближающейся Советской армии. Но что можно было бы сделать потом?
Мисси обнаружила, что она впервые с начала войны не чувствует больше страха перед воздушными налётами. До 20 июля её паника раз от раза возрастала. Вероятно, нельзя одновременно бояться двух вещей.
Одним из удивительнейших обстоятельств покушения 20 июля было то, что многие люди, среди них не только те, о которых никто никогда не говорил, знали об этом, и всё-таки полиция никогда об этом ничего не узнала. Она, казалось, блуждала в потёмках. Но в течение следующих месяцев, практически до конца войны, гестапо хватало каждого по малейшему указанию, которое только могло получить. Знака вопроса под фамилией в записной книжке было достаточно для ареста; восклицательный знак был равнозначен смертному приговору. Некоторые заговорщики, которые были особенно подозрительны гестапо, даже не пытались бежать, как будто они были парализованы сознанием того, как глубоко они замешаны в этом деле. Но многие, казалось, понимали, что их дело приобрело бы большее значение и влияние, если бы они за него погибли. С этой надеждой они потеряли всякий страх, а может быть, и всякую волю к жизни.
Многим офицерам удалось избежать смертельного возмездия из-за нахождения их на фронте, другим – благодаря тому что они не были помечены ни в каких списках. В некоторых случаях гестапо искало след небрежно, в других – наоборот, преследовало с усердием легавой собаки.
Так было в случае с преследуемым X. Вследствие очень точных поисков они установили, что его няня много лет назад вышла замуж за баварского крестьянина. Несколько гестаповцев отправились в этот глухой, заброшенный крестьянский двор, расположенный в горах, но и после тщательного обыска они не смогли никого найти. Как раз в тот момент, когда один из палачей собрался уже спускаться с чердака большого крестьянского дома, он повернулся, чтобы бросить последний пытливый взгляд на окрестности, и заметил, что из стога сена в холодном зимнем воздухе поднимается маленькое облако пара. Там скрывался преследуемый, когда его свои предупредили о прибытии полиции. Дыхание выдало его.
Граф Харденберг фон Нейхарденберг, с которым Штауфенберг и Хэфтен провели свои последние выходные, узнав, что на Гёрделера воздействовали наркотиками и он много говорил, попытался покончить самоубийством, не дожидаясь ареста. Это ни в коей мере не отвечало его убеждениям христианина и мужественного человека, но он боялся выдать других. Тяжело раненного, его доставили в концентрационный лагерь Заксенхаузен; но он чудом пережил свои ранения, как и войну.
Большинство обвиняемых, даже посол граф фон Шуленберг, наш старый друг, и фон Хассель, который был посвящен заговорщиками в создание будущего правительства, выстрадали потом участь, от которой давно избавлены обычные уголовники в цивилизованных странах: их подвесили в подвале на крюках, на которых мясники подвешивают мясные туши.
«Совершено покушение на фюрера», – заявили гестаповские чиновники, входя в бюро графа Вальтера Бэрхема в Вене, бывшего опекуна Павла. Сплетники утверждали, что он ответил в свойственной ему манере: «Я это уже давно знал!». На что они якобы ответили: «Тогда пойдёмте сразу же с нами».
На самом деле он не имел никакого понятия о заговоре и арестован был в связи со своим сильно подозреваемым шефом, полковником фон Марогна-Редвицем. Они держали его в той же гостинице «Метрополь», главной ставке венского гестапо, в которой некоторое время содержался Шушниг.
Павел был дома, в отпуске, и решил навестить Бэрхема. Он думал, что это его ободрит и развлечёт, так как Бэрхем всегда был к нему дружески расположен. Павел отправился в путь в полном военном обмундировании и пытался выглядеть так, словно это было естественнейшим из вещей – навестить друга, обвиняемого в государственной измене и находящегося в главной Ставке гестапо.
После коротких переговоров удивительно вежливый полицейский регулярной полиции, которую теперь часто против её воли сваливают в одну кучу с гестапо, провёл его на первый этаж. Там Бэрхем находился один в пустой комнате.
Их оставили наедине, но Вальтер делал ему нервные знаки ничего не говорить; сам же громко сказал, что они могут говорить совершенно открыто, – всё это из-за спрятанных микрофонов. Павел попытался узнать, что он действительно мог бы для него сделать, но Бэрхем был слишком скован, чтобы выразиться яснее.
Во всяком случае он сказал, что особенно жутко ему во время воздушных налетов, так как заключённых запирают в их комнатах и не разрешают спускаться в бомбоубежище.
Приход Павла его необычайно тронул, так что визит не был напрасен. Бэрхем стал одним из тех, которые были спасены лишь благодаря окончанию войны.
В отчаянной попытке помочь спастись бегством офицерам, подозреваемым в покушении 20 июля и
