лежала в руинах. Многие великие ожидания Февральской революции но оправдывались: Временное правительство никак не решалось кардинально решать земельный вопрос, проклятая война продолжалась, промышленная разруха росла, продовольственный кризис усиливался, окраинные народы не получали свободы.
Несбывшиеся надежды — грозный революционный потенциал. Опп рождали отчаянную решимость, которая могла реализоваться двояко. По убеждению многих политических деятелей (от В. И. Ленина до П. Н. Милюкова), реальная политическая альтернатива все более сводилась к следующему: либо победа левых сил и переход власти в руки большевизировавшихся Советов, готовых осуществить требования народа, либо победа контрреволюции, которая, воспользовавшись растущим недовольством масс, под лозунгом «порядка» могла попытаться установить военную диктатуру, а затем и начать монархическую реставрацию. Позднее Милюков четко сформулировал эту альтернативу: «Ленин или Корнилов?»
Корниловщина была не чем иным, как открытой попыткой контрреволюции переломить ход событий 1917 г. в свою пользу посредством силы, т. е. на путях гражданской войны. Не удалось. Столкнувшись с сомкнувшимся в этот критический момент революционно-демократическим фронтом, она потерпела крах.
Поражение корниловщины могло стать исключительно важным моментом в истории революции, направив ее в русло мирного развития, мирного перехода власти к Советам. В. И. Ленин от имени большевистской партии в последний раз предложил эсерам и меньшевикам взять власть, сохранить единство революционно-демократического фронта. Но меньшевики и эсеры прошли мимо этого предложения, явно опасаясь стремительного роста большевизма, начавшегося после крушения корниловщины. Прошли мимо и вновь протянули руку Временному правительству, ранее явно попустительствовавшему корниловщине, а теперь повернувшему фронт против «левой опасности», против большевиков.
Раскол, разъединение «верхов» революционной демократии имели пагубные последствия. В. И. Ленин считал бесспорным фактом, что «исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками… сделал бы гражданскую войну в России невозможной» {91}.
Поражение Корнилова нарушило весь «баланс сил», доселе с трудом удерживаемый Временным правительством. Тяжелый удар по правому флангу резко усилил и выдвинул левый фланг. Теперь Керенский, Временное правительство оказались перед прямой угрозой «левой опасности»: движением масс за вооруженный переход власти к Советам, возглавляемым большевиками. Обуздать эту опасность так же, как удалось это сделать с корниловщиной, было задачей несравненно более трудной и, как показали дальнейшие события, невыполнимой. Опереться на правые (прокорниловские) силы было уже невозможно: корниловщина хотя и не была раздавлена, по подавлена, бесспорно, была. Протянуть же со своей стороны руку помощи Керенскому устоявшие корниловские элементы, главным образом военные, не могли и не хотели.
«Левое крыло» керенщины — соглашательские партии (меньшевики и эсеры) перед лицом «большевистской опасности» еще пытались подвести под Временное правительство «демократические подпорки» (Предпарламент), а когда это не удалось, толкнуть Керенского на осуществление мер, способных, по их мнению, выбить почву из-под ног большевиков: объявить о мирных переговорах, наделить крестьян землей и т. д. Это, однако, было несовместимо с режимом керенщины, сама суть которого состояла в балансировке и лавировании между правыми и левыми. Временное правительство было обречено — это чувствовали и понимали многие. По остроумному выражению одного из бывших корниловцев, при виде министров казалось, что даже брюки сидели на них, как на покойниках.
Но каким ударом должно было быть сметено правительство: правым, контрреволюционным или левым, революционным?. Реакция, потрясенная провалом корниловщины, но всем данным, решила не торопиться. Ее тактика, по-видимому, исходила из того, что приближающийся окончательный распад власти неизбежно вызовет разлив анархии, что и создаст благоприятную почву для установления «твердой власти». А если при этом большевики даже и придут к власти — не страшно, долго им все равно не удержаться. Они лишь усилят бушующую анархию… Девиз этих кругов был: «чем хуже, тем лучше».
В. И. Ленин сознавал грозную опасность, нависшую над революцией и страной. Неудовлетворенность, разочарование масс легко могли перейти в апатию и усталость — благоприятную почву для анархических бунтов. Революционный, политически сознательный авангард в этих условиях мог быть захлестнут волной анархической стихии. В чем мог быть ее источник? В революции и демократии, как уверяли контрреволюционные элементы? «…Было бы ошибочно думать, — писал М. Горький, — что анархию создает политическая свобода, нег… свобода только превратила внутреннюю болезнь — болезнь духа — в накожную. Анархия привита нам монархическим строем, это от него унаследовали мы заразу».
Революционные силы должны были действовать немедленно. Так родился Октябрь 1917 г. Выбор момента для него оказался максимально благоприятным. В этом была заслуга В. И. Ленина, своими аргументами и волей сумевшего преодолеть сопротивление и колебания многих членов ЦК. Лидера, равного Ленину, не было ни у одной другой партии.
Большевики решились брать власть, и массы пошли за ними, веря, что переход власти к Советам откроет наконец путь к лучшей, достойной жизни. И как писал один из наблюдателей событий, Временное правительство пало, «пе успев даже крикнуть: «уф!».
С точки зрения сказанного, Октябрьское вооруженное восстание было, конечно, актом гражданской войны. В. И. Ленин не раз говорил об этом, например в выступлении на VII съезде РКП (б) {92}. Но, как показывают дальнейшие события, Октябрь отнюдь не повлек за собой полномасштабную гражданскую войну, ту войну, которая сопровождалась огромными материальными и моральными потерями и которая наложила свой отпечаток на всю последующую историю страны. Советская власть относительно быстро устанавливалась на всей огромной территории бывшей Российской империи: примерно к февралю-марту 1918 г. «Мы, — писал В. И. Ленин, — в несколько педель, свергнув буржуазию, победили ее открытое сопротивление в гражданской войне. Мы прошли победным триумфальным шествием большевизма из конца в конец громадной страны» {93}.
Это произошло и потому, что к моменту Октября контрреволюция не успела консолидировать свои силы после провала корниловщины и пребывала в определенной деморализации. То вооруженное сопротивление, с которым сталкивалась Советская власть в ходе «триумфального шествия», несмотря на порой драматическое восприятие его современниками, имело все-таки ограниченный, локальный характер. «Поход Керенского — Краснова», в котором участвовали несколько казачьих сотен, окончился провалом в несколько дней. Упорными были бои, происходившие в Москве, по сегодня совершенно очевидно, что московская контрреволюция не имела серьезных шансов на успех. Без особого труда была ликвидирована духонинская Ставка. Даже мятежи атаманов Каледина и Дутова, так же как и некоторые другие, при всей их несомненной опасности не представляли собой серьезной угрозы существованию Советской власти. Очень скоро они вынуждены были принять оборонительный характер и под ударами советских войск относительно быстро шли к концу.
Что же в таком случае обозначило переход от отдельных вспышек гражданской войны, вызванных Октябрьским вооруженным восстанием, к той гражданской войне, которая по крайней мере на три года разделила страну на противоборствующие лагери, втянула в нее внешние, иностранные силы?
* * *
Дантон говорил, что революцию по-настоящему может любить тот, кто вышел из народа. Это, наверное, справедливо. Революция — праздник для угнетенных
