— Ещё раз на бис? – вновь ударил по струнам вожатый.
На этот раз хор отгрохотал песню, но не так слаженно, и даже плафоны не качнулись. Когда Володя начал четвёртый раз, Витька, робея, прошептал:
— А может, не надо?
Но вожатый то ли не расслышал, то ли песня заразила его, вновь забренчал на гитаре, опять непонятно улыбаясь. На этот раз и подпевали не все, и пели вяло и скучно, будто куплеты и припевы давили из них, как из тюбика пасту.
— Ну что, ещё раз на бис? – прижал струны ладонью Володя.
— Ну, нет, хватит! – скривился Витька, будто ему не песню предложили спеть, а выдраить туалет.
— Ну её к чёртям, только калории тратить, — как от назойливой мухи отмахнулся от неё Серёга Яковлев.
— Тогда, может, нашу, Дальневосточную? – сильные пальцы ударили по струнам,
— Какую нашу? – не понял Серёга.
Но вожатый, как показалось Саньке, хитро улыбнулся и неожиданно, убрав улыбку с лица, тихо запел:
— По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперёд,
Чтобы с боем взять Приморье,
Белой армии оплот…
«А Приморье-то – наше, — удивился Санька. – Бывает же, песню с младенчества знаешь, поёшь и не вдумываешься в слова».
Володя пел тихо, без напряжения, и Санька чувствовал, что песня проникала вглубь, может, в ту часть сознания, которую именуют душой, оседала там, выталкивая слова, которые сам Санька горланил пять минут назад.
— А вот ещё послушайте, о шинелях, о простых солдатских шинелях, — и опять тихо запел.
— Мы идём под солнцем раскалённым
И не разворачиваем скатки,
Это потому, что мы надели
Серые шинели без подкладки.
Это потому, что мы надели
Черные кадетские шинели.
Ребята молчали, и от этой тягучей песни Санька загрустил, ему стало жаль маму, отца, деда. Жаль, что они уже не молодые, и даже страшно, а вдруг кто-нибудь из них умрёт. Нет, не дай Бог такому случиться. Лучше мне первому, а они пусть живут и живут, как можно дольше.
— Ну что, не надоел? – закончил песню Володя. – Давайте я вам ещё спою песню Первой мировой войны.
— Первой мировой? Так они воевали за царя, — удивился Серёга Яковлев.
— Они за Родину воевали, — сказал Володя. – За Россию… Мне её дед пел. А он был Георгиевским кавалером… И в Красной Армии воевал. Ну что, петь?
— Пой! – разрешил Серёга.
Вот полк по улицам шагает,
Оркестр так весело играет.
Все провожают их толпой
На смертный бой,
На смертный бой.
И хоть в песне слова были о смертном бое, но она не была грустной.
— Вот на вокзале
Грузиться стали.
Несутся речи:
«До скорой встречи
С врагом неправым,
С врагом лукавым».
А на перроне гремит:
«Ура, ура, ура, ура!»
Второй куплет Володя пропел с улыбкой. А как ещё петь пусть чуточку грустную, но старинную песню.
— Вот поезд тронул,
Вагон весь дрогнул.
Прощайте, братцы,
Дай Бог добраться.
Вы не спешите,
А нам пишите.
А на перроне гремит:
«Ура, ура, ура, ура!»
В этом куплете Володя перешёл с ноток весёлых на грустные. Песня сама управляла им, да и не только им.
— Вот полк уж стал не больше точки.
И только белые платочки
Всё провожают их вослед.
Солдат уж нет,
Солдат уж нет!
— А что, давайте выучим и будем петь в строю, — соскочил с парты Рустамчик. – А то какую-то заразную проказу орали, — сказал он это голосом Волынского и даже руки по-пеликаньи развёл, и всем показалось, что на его смуглом лице нос удлинился, утончился и заволновался. – Кто только принёс её во взвод?! – и, сощурив глаза, как локатор стал сканировать по толпе, выискивая виноватого во всём Сашу Фомина.
Саша сжался и спрятал короткую шею в ворот гимнастёрки. Казалось, из плеч торчит его светлая голова с большим носом, готовая ответить за всё, что совершил и ещё не совершал.
— Всё, убиты, — хлопнул по гитаре Володя, и она глухо возмутилась.
— Кто убит? – не понял Рустамчик.
— Вы все. Пока искали виновных, — он опять ударил по гитаре и она возмущённо отозвалась. – Пока друг друга обвиняли, враг в атаке перестрелял вас, а в обороне ворвался в ваше расположение и закидал гранатами. Уж коль, мужики, надели шинели, то надо друг за друга держаться и быть готовыми в любую минуту встретиться с врагом. И не выяснять, кто лучше, а кто хуже. Либо все правы, либо все виноваты. А то если друг ошибся, виноват он, а если сам, то друг виноват. На кого будите в бою рассчитывать?
— Если друг совершит подлость или гадость? – вдруг спросил Санька и тут же испугался своих слов, потому что понял, что сказал не то. Хотя ещё не понимал, что не то?
— А если подлость? То какой же он друг? Он, может, хуже врага?
«Именно так», — подумал Санька. Именно так понимал он, да не мог выразить своими словами.
— Хороший солдат даже в поражении винит не командира, а себя, — добавил Володя. – Только не помню, кто это сказал.
После этих слов в классе стало тихо.
— А может, песню выучим? Хорошая песня. Будем всем взводом петь.
— Давайте, — согласился вожатый. – А я вам помогу…
Перед построением на обед Володя задержал Витьку.
— А я видел, как ты танцуешь. У тебя здорово получается.
Витька опустил голову. Поддерживать разговор, когда топчутся по твоей мозоли, не очень-то хотелось, и Володя, не дождавшись ответа, попрощался с ребятами.
— Ты что? – дернул его за рукав Санька.
— Что? Что? Будто не знаешь. У меня же лысина как сапог натёрта.
— А что Володя?
— Что, что? Будто не ясно. Что и все. Прилетит и на Лидку глаза таращит. Он, наверно, из-за этого в художественную самодеятельность записался. А так заставил бы его кто-нибудь на гитаре перед училищем играть! Никогда не поверю. Скромный больно.
— А что она?
— Что, что? Как над всеми, так и над ним смеётся. Она говорит, — Витька перешёл на шёпот, — что подождёт, пока я вырасту, и только за меня замуж выйдет. А наверно, всё равно врёт. Все они такие. – Витька обречённо опустил голову и, помолчав, продолжил: — А Володя, знаешь, как придёт на репетицию, сядет, приткнётся где-нибудь в конце зала и вперится в неё глазами. Другие вокруг неё, как спутники вокруг Земли, накручивают, анекдотами смешат, на гитарах бренчат, песни поют. А он сидит, как каменный, и только на неё и зырится. А если о нём не вспомнят, так два часа проторчит, пока репетиция не кончится. Ладно, хватит, — отмахнулся от неприятной темы Витька, но тут же вернулся к ней. – Только мне кажется, что она в Евгения Эдуардовича влюблена. Как такого любить можно? Он, наверно, не то, что автомата, мелкашки в руках не держал, только и умеет, что ногами красиво дрыгать.
— Ты что? – остановил его Санька. – Он же преподаватель. Разве можно так?
— Ладно, — отмахнулся Витька. – Пусть живёт. Но если бы не он, никто бы мне лысину не полировал. Вот только бы Лидку не встретил, — уже совсем тихо добавил он…
