на себе. Каждый, кто ещё как-то мог идти, даже тяжело раненые, собрались с силами и ушли. «Как-нибудь образуется», – говорили они с надеждой.
Но они тоже слышали о массовых убийствах в Восточной Пруссии и Силезии, и молодой солдат рассказал нам, что трупы там плыли по рекам, как брёвна.
После этих рассказов о занятии русскими немецких земель мы немедленно изменили направление, повернули на юг, и ускорили продвижение. Для сегодняшнего отдыха уже не было больше времени.
Я с тоской вспомнила о сверкающем велосипеде, который спрятала в большом платяном шкафу Павла, – из страха, что он мог бы вызвать у кого-нибудь зависть. Но теперь, когда мы шли и шли, я почувствовала, как мне его не хватает, словно меня – моих ног – лишили крыльев Меркурия. Но Павел образумил меня: «Что только стали бы мы делать с одним велосипедом?» – «Я бы хотела ещё фотоаппарат, кисти и краски и пишущую машинку…» – вздохнула я. «Все это ты снова получишь», – сказал он успокаивающе.
Вскоре наш темп снова замедлился. Сотни раздавленных, перевернутых или брошенных машин тут и там – даже на самых отдалённых лесных дорогах – преграждали путь, рассеянные, как трупы огромных жуков в дурном сне. Встречавшиеся поселения были разрушены, но в разной степени: некоторые участки сельской местности остались почти нетронутыми, а где-нибудь совсем рядом видно было полное разрушение и опустошение от разрывов бомб или артиллерийских снарядов. Мы пересекли железнодорожные пути, которые проходили, виляя, по густому еловому лесу. Тихо и заброшенно стоял там товарный состав. Когда мы подошли поближе, то увидели, что рельсы под ним во многих местах были взорваны. Вдоль всего поезда, даже выступая за раздавленные вагоны, лежала на них огромная ракета, – такая, каких мы раньше ещё никогда не видели. Местами это чудовище было разворочено и развалено на множество кусков, его серебристые части поблёскивали в полдневном солнце сквозь стволы деревьев. Покоясь на бесчисленном количестве колёс, оно походило на побитого в борьбе дракона. Был ли это экземпляр давно обещанного «чудодейственного оружия»?
На подходе к очередной деревне мы увидели на деревьях странные болтающиеся фигуры. Пугала для птиц? Повешенные? Эсэсовцы, не колеблясь, осуществляли таким образом свои смертные приговоры, если находили у кого-нибудь белый флаг. Мы не подходили так близко, чтобы лучше разглядеть эти загадочные предметы. Деревенька лежала совершенно покинутая и разрушенная – за исключением некоторых труб, которые, как обрубки поваленных деревьев, высились из обломков, словно обвиняя всех нас во всём происшедшем.
Мы достигли протестантской части Франконии. Деревням не хватало характерной черты – в центре не было церкви с башней, как восклицательный знак.
В поисках ночлега на грядущую ночь мы впервые натолкнулись на резкого, грубого парня, который отказывался что-нибудь продать или приютить нас. Павел сказал ему сухо: «Эти люди уже не военнопленные, они сами могли бы взять всё, что хотят. Будьте рады, что вас ещё просят о разрешении и хотят заплатить».
Мы просили своих французов ничего «не организовывать», но что поделаешь: однажды Луи притащил жирного задушенного гуся. Павел неодобрительно поднял брови… «Но, господин князь, мы его только чуть-чуть прижали к уличной канаве, он нисколько не страдал…».
Как они наслаждались, когда смогли поджарить его на открытом огне во время следующего привала!
Недалеко от Поммерсфельдена, великолепного дворца графа Шёнборна в стиле барокко, мы услышали, что в нём разместился генерал Паттон. Поэтому мы отказались от намерения навестить хозяина дома и сделали большой крюк в южном направлении.
Весна здесь чувствовалась намного сильнее. Цветущие кустарники и деревья прикрывали, смягчая, зазубренные очертания разрушенных зданий. Туристическая страсть мама проснулась при виде некоторых уцелевших городков: «Посмотри, какой очаровательный фонтан, какие красивые церкви! Если бы у нас только было время осмотреть их!» – «Мама, – предостерегла я её. – Павел взорвется, если ты это ему предложишь».
Мы больше не избегали главных дорог, но постоянно вынуждены были останавливаться, чтобы пропускать колонны американских частей: моторизованные дивизии с огромными танками, бесконечные очереди джипов, грузовиков, доверху нагруженных солдатами. Последние, казалось, не делали пешком ни шага, даже улицу они пересекали на машине. Их молодые лица были гладкими и свежими, их мундиры безупречны, на своих новых машинах они, казалось, как на параде, пересекли всю Европу в поисках невидимого врага, гордые провозвестники свободы.
Земля, на которую они вступали, ждала их почти благодарно, покорно, чтобы быть занятой наконец этой мощью Запада.
Победители проезжали мимо, не обращая на нас внимания, но если им приходилось останавливаться, то сразу же возникал человеческий контакт. Они предлагали целые упаковки папирос в обмен на нашего шотландца, который действительно выглядел неотразимо со своей четырехугольной чёрной мордочкой, острыми ушами и вечно нюхающим носом; он вставал на задние лапки и поднимал переднюю для весьма несвоевременного нацистского приветствия.
Час за часом солнце припекало всё немилосерднее, и вдруг я неожиданно для всех упала с повозки. Это был глубокий обморок: солнечный удар! Меня отнесли в поле, раскинувшееся неподалёку, повозка последовала за мной, и все терпеливо ждали в тени живой изгороди из кустов шиповника, пока я не вынырнула из глубин без сознания, мама выудила из своей сумочки последнюю таблетку пирамидона, и постепенно острые иголки перестали сверлить мне виски.
Мы завернули на ближайший крестьянский двор, так как уже начинался комендантский час. Хозяева не знали, как им разместить так много людей, но в конце концов принесли матрацы и все смогли лечь спать.
Когда на следующее утро мы уезжали, я с благодарностью приняла от хозяев двора старую крестьянскую соломенную шляпу, чтобы защитить свою гудящую голову от солнца.
Чем плотнее была населена местность, тем труднее становилось найти ночлег и еду, так как все возможности были уже использованы беженцами из разрушенных городов. Поэтому наша поездка постепенно стала выглядеть как поездка в гости, так как с этих пор мы стали искать прибежища у своих друзей, если их дома находились недалеко от нашего пути на запад. Уверенность в том, что мы будем гостеприимно приняты, вознаграждала нас за неизбежные окольные дороги. К замку Лангенбург – следующему месту нашего пристанища, мы подъезжали с растущим чувством тревожной неизвестности, так как не знали, был ли этот дворец занят американцами или разрушен.
«Этот проклятый сарай, если даже в Америке такого и нет…» – ругался сильно подвыпивший американский военный, потрясая кулаком, когда военная полиция выгружала его из дворцового двора мимо таблички с надписью «OFF-LIMITS» («Запретная зона»).
На самом же деле Лангенбург называется замком с полным правом – особенно если учесть, что более мелкие немецкие дворцы и
