собой Павла, и какое чудо было для него избежать этого дьявольского котла.
Броннбах – аббатство с далеко простирающимися постройками. Как и всё кругом, оно было набито беженцами из разрушенных городов. Поэтому было нелегко найти для нас место, но как-то это устроилось, и после вечернего супа девушки спели для нас и сыграли на гармонике. Единственный сынок должен был прокладывать себе путь сквозь «лес» из пяти сестёр, одна красивее другой.
Мы отправились дальше, снабжённые рекомендательным письмом для следующего места пристанища, и были рады услышать, что вскоре после нашего отъезда Карл совершенно неожиданно возвратился в Броннбах.
На пути вдоль Майна мы проезжали мимо другого лёвенштейновского дворца – Клейнхойбаха. Было грустно видеть, как он запустел: почти во всех окнах отсутствовали стёкла, а над красивым в стиле барокко светло-жёлтого цвета фасадом кружились, медленно извиваясь, как чёрные черви, клубы сажи и копоти.
Каролина рассказала нам, что паркетные полы во дворце сожгли вместо дров. С большими трудностями, вопреки нацистам, ей удалось вывезти некоторые самые красивые предметы мебели, прежде чем и они были бы отданы на сжигание.
Обрушился проливной дождь, когда мы ехали вдоль Майна. Это была первая непогода за всё время нашего путешествия. Мы залезли под грубый брезент, вода стекала по нашим спинам, и всё стало мокрым и липким. Когда мы прибыли вечером к соседке Каролины с её рекомендательным письмом, то представляли собой действительно жалкую группу. Без этого письма она, вероятно, в самом деле не решилась бы пустить нас к себе в дом.
Спрыгивая с повозки, Павел зацепил за торчащий крюк свои единственные брюки – с катастрофическими последствиями. Наша хозяйка подарила ему брюки своего павшего на войне мужа, хотя это для неё было нелегко.
С этого момента не было для нас больше никаких дворцов и замков, даже никаких сараев. Население этой перенаселённой местности на нижнем Майне было измучено воздушными налётами и тревогой об отсутствующих мужчинах; оно было раздражено всё растущими требованиями беженцев, поселённых в их домах, убитых разрушением своих домов и, сверх всего прочего, сильно изголодавшихся. Нас нигде больше охотно не принимали. Сельское население надеялось, что с окончанием войны оно будет наконец освобождено от беженцев; наше прибытие сюда, однако, было знаком того, что сюда прибудет ещё больший поток изгнанных с востока.
Хотя многочисленные дороги, по которым шли беженцы, и во время войны всегда проходили через их деревни, тем не менее люди не предполагали, что всё население Судетской области и Северной Богемии будет изгнано со своей родины и вытолкнуто на запад.
То обстоятельство, что это было последствием роковой перетасовки народов, которое Гитлер предпринял как знак германского превосходства, не могло смягчить навязанной им доли.
Но по отношению к французам не чувствовалось никакой неприязни. Они так хорошо во всем заменяли отсутствующих немецких мужчин, что всякие национальные предрассудки исчезли как с одной, так и с другой стороны; наши спутники употребляли выражение «boches» [24] только по отношению к определенному типу немцев, а не по отношению ко всем немцам, как таковым.
В сельской местности французские военнопленные работали в условиях относительной свободы и стали таким образом союзниками населения против всё более растущего давления нацистской партии. В восточных областях они часто брали под свою защиту от властей своих хозяев; они везли женщин и детей на тракторах и повозках за сотни километров на запад, чтобы помочь им уйти от Советов. Можно было лишь надеяться, что это новое взаимопонимание положит конец длившемуся столетия соперничеству и ненависти между двумя соседними народами.
Вечером мы ждали, найдёт ли Павел какую-нибудь возможность ночлега. Этих возможностей становилось все меньше. Мы доехали до жалкой деревеньки недалеко от Лангена, которая, слава Богу, находилась уже не так далеко от Йоганнисберга. Открытое поле или сеновал в сарае я бы предпочла всему другому – наш ночлег был уж очень неудобен, – на следующее утро мы чувствовали себя неотдохнувшими, с тупыми, тяжёлыми головами.
День был необычайно жарким. Не было никакого тенистого уголка в открытой местности, никакого источника, никакого колодца, чтобы найти где-нибудь немного воды. Когда мы шли по песчаной дороге, обнаружили, что по её сторонам растут вишни. Павел встал на повозку, «Жан Маре из Бретани» забрался ему на плечи, и свежие сочные вишни посыпались на нас как манна небесная, чтобыутолить жажду.
На последнем участке прямой сельской дороги нас обогнала маленькая вокзальная тележка с ручным багажом, какую мы ещё никогда не видели в таком отдалении от перрона.
Этот «государственный» транспорт был доверху нагружен узлами, а спереди на площадке стоял мужчина, который ногой нажимал на педаль. Мы обменялись приветливыми улыбками.
«Этот едет издалека», – иронично заметили наши французские друзья.
Следуя указаниям Маргариты Хоенлоэ, мы вскоре свернули влево, и нас принял лес.
Когда мы выехали сквозь деревья на дорогу, перед нами было знакомое «OFF-LIMITS». «Замок Вольфсгартен. Вход запрещён» – значилось на табличке.
Мы свернули в извилистую аллею прохладного тенистого парка, и перед нами выросла красная кирпичная стена, окружающая сад и двор.
Вольфсгартен, расположенный недалеко от резиденции в Дармштадте, был раньше летним и охотничьим дворцом правящих великих герцогов фон Гессен. Нынешний владелец дворца принц Людвиг, младший сын свергнутого в 1918 году последнего германского кайзера, женился на англичанке Маргарет Геддис, называемой своими друзьями Пег. Гитлеровский «принц-указ», благодаря которому он был также уволен из вермахта, вероятно, спас ему жизнь.
Город Дармштадт и гессенский дворец в его центре вместе с ценными собраниями произведений искусства был незадолго до конца войны полностью уничтожен. С тех пор семья жила в Вольфсгартене, спрятанном в густых лесах, вдали от главных дорог. Этот сельский дворец был построен в «человеческих» размерах, поэтому был уютным и отличался гармонией и элегантностью.
Бывшие каретные сараи – сегодняшние гаражи – обрамляли четырехугольный сад. В одном конце двора находился так называемый Большой дом, маленький дворец XVIII века. Два ряда одноэтажных красных зданий из песчаника с голубоватыми мерцающими шиферными крышами по обе стороны вели к большому сараю с часовой башней и голубятней – всё это заключало в себя четырехугольную лужайку. Посреди лужайки находился фонтан, окружённый цветущими розами, лужайка была нарезана на части по образцу «hors d'оeuvres» (закуски) и окаймляла подстриженные деревья; в их тени гордо ходили белые голуби.
Когда мы, усталые, делали последние шаги, почувствовали запах свежескошенной травы, роз и мира.
Генрих фон Гессен, племянник принца Людвига, художник, писал в это время символическую картину Вольфсгартена: цветущий остров плывёт по ледяной поверхности реки
