наши спутники. «Он?» – стоящие у обочины целились в Павла, который бросался в глаза своим ростом. – «Француз, – повторили они боязливо. – Все французы! Франция! Мы возвращаемся назад во Францию. У нас ничего нет».
И они вывернули свои карманы, чтобы придать своим словам больший вес. «Vive la France!» («Да здравствует Франция!») – закричал один из полосатых и опустил своё ружье. Другие, поколебавшись, последовали его примеру и дали нам дорогу. Они стояли и смотрели нам вслед, словно ещё не решили окончательно, отпускать ли нас, или всё же напасть.
Наши друзья повторяли постоянно с удивлением: «Вы слышали? Они кричали: да здравствует Франция! Ah, да, mais alors… [23] Да, всё же, они были, собственно говоря, разумны!».
Пока повозка, скрипя и кряхтя, ехала дальше по песчаной дороге, а мы ещё настороженнее выглядывали направо и налево, нам снова встретились фигуры с наголо остриженными волосами. Прячась в гуще кустарников, они ползли от одного куста к другому, едва прикрываемые молодой листвой. Вероятно, они шли из концентрационных лагерей и пытались пробиться на восток. Но так как в лагерях политические заключенные содержались вместе с уголовными, то среди них могли находиться и убийцы.
Наши французы рассказали нам, что на некоторых из их товарищей, шедших домой, напали разбойники, отобрали обручальные кольца и их жалкую одежду. Двое из жертв, попытавшихся сопротивляться, были тут же убиты.
«Они знали в лагерях только насилие и ужас, поэтому в такие времена лучше не ходить одному», – предупредили французы.
Мы выехали из леса на открытую местность. Дорога вела прямо к расположенной вдали деревне, теснившейся вокруг церкви, которая, как наседка, возвышалась над кругом черепичных крыш.
Незадолго до въезда в деревню мы услышали треск военных мотоциклов, а затем появились и сами военные. Мы приближались к первому американскому контрольному пункту. Павел залез в повозку и сел рядом с французами, чтобы не выглядеть слишком высоким. Уткнувшись в солому, он сделал вид, будто спит. Жующий резинку постовой небрежно проверил наши документы. В них значились только мои родители и я. Он вертелся по сторонам, пока из маленькой будки на обочине дороги не появился офицер и не показал на Павла.
Наш эскорт, который, как и Павел, не имел никаких документов, громко повторил: «Все французы».
Мы не просили их говорить это, но не было смысла возражать.
«Куда вы едете?» – спросила охрана. Я назвала следующий населённый пункт, он, кажется, согласился с этим. Только мы сами себе не могли поверить, что собрались пересечь всю Германию. Офицер исчез в будке с нашими паспортами. Пока мы там стояли, Павел открыл глаза и спросил по-английски: «Чего мы ещё ждем?».
Он получил от меня предостерегающий толчок, но жующий резинку солдат, стоящий рядом, не обращал на нас ни малейшего внимания. Для него мы были частью местности. Но вот наши документы пришли назад, аккуратно проштампованные. Нас отпустили движением руки и сухим указанием не нарушать curfew. Как и прежде, мы должны были находиться на улице только с семи утра до семи вечера.
К вечеру стало прохладно, и наступило время подумать о ночлеге. Отчим Павла, поляк, бывший послом в Риме, имел обыкновение повторять, что из всех международных организаций самой надежной является католическая церковь. Это подтвердилось и сейчас, когда мы, доехав до ближайшей деревни, подъехали прямо к зданию церкви, чтобы спросить священника. Павел пошёл в соседний дом и поговорил с ним, вскоре после этого нас отправили к самому богатому крестьянскому подворью. Священник пришёл даже сам, чтобы попросить хозяйку принять нас и сварить для нас горячего супа. Павел пообещал заплатить за всё. Нашлось даже небольшое помещение в задней части дома для мама.
Рене поставил лошадей в конюшню и дал им сена. Мы были в течение всего дня слишком неспокойными, слишком нервными, чтобы думать о еде. Теперь мы почувствовали настоящий голод, сев вместе с хозяйкой и её детьми за деревянный чисто накрытый стол. Суп был очень вкусный; сыр и великолепный хрустящий хлеб дополнили еду. Было даже пиво!
Наша хозяйка была плотная добропорядочная женщина с сильными, грубыми от работы руками. По-видимому, она вела хозяйство с помощью своей старшей дочери и одной старой женщины, которая, хромая, вошла в комнату с ведром пенящегося парного молока. Её муж вот уже несколько месяцев как был объявлен пропавшим без вести. «Её» французы, которые помогали ей, уже возвратились на родину. «Хорошие, надежные люди», – сказала она. К нам она отнеслась с полной симпатией: «Вы бежали? Просто так? И у вас тоже было хозяйство! И коровы, конечно! Сколько? И вам пришлось их тоже оставить? Нет, это ужас!..». Оставленные животные поразили её больше, чем что-либо другое. В каждом жизненном положении, видимо, существует своя мера вещей: для неё это были коровы! Я вспомнила – кто-то однажды рассказывал, – как чья-то жена измеряла свои расходы исключительно по стоимости баночки крема фирмы «Элизабет Арден» (брак долго не продлился). Измерять богатство коровами для сельского жителя было вполне логичным, и когда наша хозяйка качала головой из-за чудовищности этого события – потери скота, мы тоже начали менять наши понятия о благосостоянии и думать приблизительно так же: каким состоятельным должен быть человек, у которого имелось три коровы!
После обильного обеда мы все пошли в большой сарай, находившийся на некотором расстоянии от дома. Там был стог сухого душистого сена. Павел, папа, собака и я легли в один угол, наши французы – в другой. Мы расстелили дорожные одеяла и устроили себе уютные спальные места. Я надела свой тренировочный костюм, закрывшись для переодевания одеялом, накинутым на плечи. Этот тренировочный костюм, доставшийся мне из запасов Красного Креста, был хорош тем, что плотно облегал запястья рук и голени, и я надеялась, что это защитит меня во время сна от всяких ползающих насекомых. Свою блузку цвета хаки и фланелевую юбку я повесила на деревянный выступ. Мои переодевания были похожи на переодевание на каком-нибудь многолюдном морском пляже. Мужчины ослабили лишь свои галстуки и повалились там, где стояли.
Слишком усталые, чтобы ещё о чем-нибудь думать, мы погрузились в глубокий сон; собака лежала, прижавшись к нам.
На следующее утро, на рассвете, закричали петухи. Мы с трудом поднялись; наши спутники зевали, потягивались и почесывались… Но скоро они начали шутить. Они же привыкли вставать с восходом солнца.
День обещал быть опять ясным и безоблачным, хотя мы – наши колени были влажными от мокрой травы – ещё мёрзли в утренней прохладе, когда шли к дому через поле. К счастью, длинная
