в ловушке, инициатива теперь принадлежала нам; прежде всего мы были все вместе. Во времена утрат всякая собственность теряет своё значение. Боль расставания и безвозвратность потерь скажутся позже.
Павлу было тяжелее. Я знала, что он будет долго избегать упоминания о Кёнигсварте.
Чтобы переключить свои мысли, я обратилась к второстепенному: вот заяц, при малейшей опасности готовый в ту же секунду пуститься в бегство; вот цветущие ландыши в низине у ручья; а вот сверкнувшие, как белый снег, анемоны под нежно-зелёными буками леса, в который мы въезжали.
Вокруг, куда ни глянь, никого не было видно. Мы хотели оставаться в наших собственных лесах как можно дольше. Павел знал здесь каждый уголок: во время судетского кризиса 1938 года он жил здесь в палатках со своими людьми.
Лошади стойко тянули, и повозка медленно, со скрипом шла в гору. Когда дорога пошла опять вниз, Рене тут же отпустил железные тормоза, и бодрые лошади пустились лёгкой рысью. Он говорил с ними на местном диалекте. Во Франции, объяснил он нам, они употребляют другие слова. Я думала, что лошади вообще реагируют лишь на тон голоса, но нет. «Они понимают тот язык, на котором ты к ним обращаешься», – пояснил он. «Mes bêtes» (мои животные), – с любовью добавил он.
На обочине дороги стояли аккуратно сложенные, чётко пронумерованные поленницы дров. Добнер пробормотал: «Сначала надо брать лиственничные поленья, пока до них не добрались жуки».
Неожиданно Шерри, мой шотландский терьер, резко натянул поводок, и мы вздрогнули. Послышались шелест, треск веток и топот копыт: это перебежали дорогу олени, чтобы поспешно исчезнуть в лесу. Ложная тревога. Мы облегченно вздохнули. Около полудня мы перешли границу. Ребёнком Павел ставил здесь ноги по обе стороны маркировки и гордо кричал: «Смотрите, я стою одновременно в двух странах: в Чехословакии и в Германии».
Он пошёл теперь вперед – Луи сопровождал его, – чтобы разведать обстановку. Мы ждали его знака, в то время как лошади медовой масти отмахивались хвостами от мух.
До сих пор никаких пограничников!
Все шло хорошо. Без всяких помех мы перешагнули в Баварию.
Вскоре мы узнали, что лишь несколько часов спустя после нашего перехода границы здесь появились вооруженные чешские солдаты, чтобы перекрыть все дороги; они заняли пограничную полосу, расставив посты на расстоянии выстрела друг от друга.
Луи забрался на холм, чтобы рассмотреть окрестности. Товарищи дразнили его: «Может быть, ты видишь оттуда сверху собор Безье?». Это был его родной город, далеко на юге Франции.
Наши спутники чувствовали теперь себя лучше: напряжение спало. Страх тоже прошёл. Но нам предстояло ещё проделать путь в шестьсот километров, до того как мы достигнем Йоганнисберга.
Павел прочертил наш маршрут по довоенному атласу, который назывался «Европа-тур». Нам казалось правильным обходить города, поскольку там можно было натолкнуться на американские посты и контрольные пункты.
Капитан Маллин сказал мне, что Тюрингия или Франкония отойдут к Советам в обмен на то, что союзникам было разрешено войти в Берлин (как будто бы они не могли войти туда без разрешения Советов). Конечно, местное население вовремя ни о чём предупреждено не было, и это несмотря на убийства гражданского населения в Восточной Пруссии и Силезии, где женщины и девушки были изнасилованы и замучены до смерти, маленькие дети, как кролики, безжалостно убиты, а мужчины расстреляны или угнаны в Россию.
Маллин не знал точно, о какой из этих двух областей шла речь, но при нашей ограниченной скорости лучше было быть как можно бдительнее. Так как всё, о чём он предупреждал, сбывалось – хотя эта новая уступка казалась нам непостижимым безумием, – мы верили ему бесспорно и решили следовать по разделяющей на карте эти области линии.
Листая атлас, я наткнулась на такое замечание, напечатанное мелкими буквами: «Если Вы едете по Албании, то рекомендуем взять с собой путеводитель…». Счастливые дни – и всего лишь семь лет назад! Куда можно было ехать сегодня вообще – ещё к тому же одному или даже с путеводителем – и оставаться в безопасности?..
Наша длинная плоская повозка на толстых резиновых колесах хорошо пружинила, сено для лошадей укрывало наш скромный багаж. Рене ловко раскинул старую плюшевую накидку на сиденье, и мы удобно устроились, конечно, только до тех пор пока лошадям не надо было тащить повозку в гору. На дне коляски, у нас в ногах, стояло ведро, в нём были спрятаны последние бутылки коньяка, которые весело бренчали, когда мы ехали под гору. Сзади нас возвышалась повозка, высокая, как гора, её борта были грубо сколочены и увешаны нашими сумками и папками. Светлая кожа мама не переносила солнца, поэтому на открытой местности она раскрывала для защиты от его лучей свой зонтик сливового цвета. Постепенно все вместе мы выглядели как семья на отдыхе.
Рене в перерывах между пением отрывков из песен с нерифмованным текстом, которые он чуть слышно бормотал про себя, рассказал мне, что его земляки чувствовали себя в Кёнигсварте вместе с русскими пленными не очень-то уютно. Когда война шла к концу, советские пленные выбрали старшим того же самого человека, которого они выбирали своим представителем несколько лет тому назад. Выяснилось, что это был политрук, перед которым они все дрожали. Сначала он угрожал нашим друзьям, что когда придёт время, то он уж точно знает, как он поступит с ними. Тот факт, что французов на ночь не запирали, и то, что они могли свободно передвигаться в определённых границах, вызывал много ревности. Я спросила, почему же они раньше не рассказывали нам о своих опасениях. Может быть, нам удалось бы освободить и других военнопленных от угроз этого человека. «Русские никогда не признавались в своем страхе. Им всё равно нельзя было доверять, они были слишком запуганы», – ответил Рене.
Мы шли, осторожно избегая главных дорог, так как американцы находились в движении и могли нас задержать, если бы мы с ними встретились. Снова мы заехали в лес; солнце светило сквозь ещё не очень густые деревья, птицы шелестели в кустах, вдали кричала кукушка. Было невероятно мирно, так что наша настороженность постепенно куда-то исчезла, даже трескавшие ветки не пугали нас больше. Не были ли мы вообще уже в американской зоне?
Но вдруг мы увидели, что нас окружают какие-то фигуры, спешащие к нам со всех сторон из-за кустов. Они были в полосатых одеждах и вооружены. Павел и папа схватились за свои пистолеты, а мы все немного сгрудились.
На ломаном немецком, выставляя впереди себя обрезы, они спросили: «Кто?» – «Все французы», – ответили робко
