землю, от неяже взят бых,/ на еже по подобию возведи / древнею добротою возобразитися. — Некогда создавший меня из ничто и удостоивший Твоего образа, и за нарушение заповеди вновь возвративший меня в землю, от которой был я взят, подними меня вновь к тому, что по Твоему подобию (создано), к образу древней красоты (Последование панихиды).
Заметим, однако: мы едва ли найдем в православной гимнографии прославление красоты Девы Марии! Ее постоянные характеристики здесь — чистота и милосердие (материнское сострадание и заступничество), но никак не красота — по крайней мере, в той ее форме, какая знакома нам по латинским гимнам («Pulcherrima Rosa» и др.). Но по существу тут нет ничего странного: православный вкус наверняка счел бы слишком дерзким и нецеломудренным говорить о Ее красоте. Красота Богоматери принадлежит только Богу. Но то, что никогда не выражается словами, непосредственно изображается в иконах. Многочисленные изображения Богородицы (в православном календаре насчитывается 260 Ее чудотворных образов, каждый из которых почитается особым праздником) представляют собой удивительный тип красоты, сочетающий в себе чистоту и нежность, участливость и отрешенность, теплоту и сдержанность, торжественность и скромность — красоты, трогательно-близкой тому, кто на нее смотрит, — и одновременно бесконечно далекой. Привычное (со времен Лонгина) противопоставление Прекрасного и Возвышенного здесь не работает. Эта красота, излучающая тишину и какую-то чистую утешительную силу, не должна доставлять человеку эстетическое или эротическое удовольствие. Она слишком присутствует, чтобы позволить человеку рассматривать ее. Она его меняет.
Этот основополагающий принцип православной гносеологии подробно рассмотрен в трудах современного греческого богослова и философа Христоса Яннараса.
Только три святых удостоены здесь этого звания: Иоанн Богослов, Григорий Богослов (Назианзин) и Симеон Новый Богослов.
Можно заметить, что такой же силой отсылать зрителя к тому, что на картине невидимо, обладают портреты Рембрандта: мы погружаемся в их погруженность.
Образ зеркала напоминает нам о грандиозной системе «небесной иерархии» у Псевдо-Дионисия, в которой ангелы, невещественные силы, передают друг другу, как зеркало зеркалу, Божественный Свет; спускаясь по ангельским ступеням, он становится все слабее и слабее — вплоть до того, что уже может быть воспринят человеческим зрением.
В неформальной иерархии образов высшую позицию, вероятно, занимают визуальные, пластические образы. За ними следуют образы словесные (так, псалом может быть назван «словесной иконой»: «Давид иногда вообрази, списав яко на иконе песнь» — «Некогда Давид изобразил, написав песнь, как на иконе»). И удивительно мало говорится о музыкальных образах! В православной гимнографии, в молитвах, в изречениях святых вряд ли можно найти что-то, напоминающее платоновские представления о Musica Mundi. Все музыкальные отсылки как будто ограничиваются хорами Ангелов и Святых, а также мелодиями, сладостно звучащими в благоуханном Раю. Это действительно странно, если иметь в виду тщательно проработанную систему древнерусской богослужебной музыки, с ее звуковой символикой и строгими правилами употребления того или иного гласа (тона) или попевки (мелодического оборота из двух-четырех тонов) в их связи с литургическим временем и многими другими условиями (например, дьякону можно использовать одну попевку, священнику — уже другую и т. д.). Составные элементы этой музыкальной речи, записанные «крюками», напоминают своего рода звуковые иероглифы, а вся композиция — мозаику, составленную из этих по отдельности обладающих семантикой элементов. При всем этом нам неизвестно о сколько-нибудь существенной попытке описать православную духовную музыку в богословской перспективе.
Не говоря уже о других типах религиозных людей у Достоевского, а также у Николая Лескова, гораздо более сведущего в жизни рядового русского духовенства, или, например, о героях Льва Толстого, который, при всей своей антиклерикальности, очень тонко чувствовал все богатство Православия.
Пастернак Б. Л. Доктор Живаго // Полное собрание сочинений: В 11 т. Т. IV. М., 2004. С. 44.
Напоминаю: этот очерк написан в 2005 году. С тех пор многое произошло в церковной жизни, и о нынешнем положении дел стоило бы написать отдельную работу.
Существуют разные толкования символа венца у новобрачных. Что это — знак царственного величия или венец мученика? Или же и то и другое?
Пастернак Б. Л. Доктор Живаго // Полное собрание сочинений: В 11 т. Т. IV. М., 2004. С. 12.
