ни с каким не с Мандельштамом, а с другими поп-песнями – можно сказать, с классикой жанра. Это еще раз наводит на мысль, что на самом деле Жагун не стремится к сращению пространств «элитарной» и «популярной» поэзии, хотя такое желание вроде бы им декларировалось («алхимический феномен утилитарного массового и элитарного исследовательского искусств – их короткое замыкание» [28]). Но, как видим, песни Жагуна, будучи безусловно профессионально сделанными и выгодно отличаясь от продукции большинства его коллег по жанру, en masse сохраняют родство с поп-каноном (серьезный разговор о котором необходим и еще предстоит). Пресловутые «изумрудные брови» оказываются едва ли не эксцессом.
Это, в свою очередь, позволяет по-новому истолковать тезис о герметичности поэзии Жагуна. Несмотря на то, что пути из поэзии Жагуна-1 в поэзию Жагуна-2 и обратно принципиально не перекрыты, ему удается сохранять их независимость; как правило, их сферы не соприкасаются, подобно тому как не смешиваются разные актерские амплуа. Можно подумать, что в случае Жагуна мы имеем дело с новым типом классического сочетания «архаист-новатор»: перед нами архаист в одной сфере деятельности и новатор в другой. При этом надтекстовая ирония авторской позиции (вспомним тон предисловия к «Я выбираю тебя» и юмористическую сериальность названий, предваряющих вполне серьезные и замечательные тексты «Тысячи пальто») позволяет не разводить эти крайности окончательно. Жагун-2 может позволить себе «аппликацию лета в реке вертикальной» и «реконструкцию дней – глубину атмосферы», может в песне «Ночной Берлин» отослать ко всему контексту поэзии берлинской эмиграции или в песне «Девичник» стилизовать фольклорную закличку («Милые подруженьки, / вы шитье и кружево, / сонные купаленки, / золотые спаленки»; впрочем, вернее будет сказать, что это стилизация стилизации, блоковских «Вербочек», которые – не по совету ли Жагуна? – некогда спела Кристина Орбакайте). Так и Жагун-1 способен написать, например:
Вот и кончился дождь.Выходинаблюдать за последним трамваем.Луч серебряный неугасаем.Хрупким мелом его обведи.Нарисуй дикий лист винограда,черепично-оранжевый мак.Можешь,кутаясь в школьный пиджак,помолчать, отвернувшись.«Так надо».
Это из книги «Письмо 2.0» (2007), как бы возвращающейся к ранней манере Жагуна [29]. Можно предположить, что «простая» и «сложная» манеры письма у него со временем расходятся – и обе вполне успешно институционализируются. И если более «простому» письму соответствует более простая музыка, то «сложной» манере – сложная электронная музыка проекта PIEZO, авангардная импровизация, исполняемая на фестивале Жагуна «Поэтроника».
Приведенное стихотворение из «Письма 2.0» могло бы стать песней группы «Моральный кодекс». В ее стилистике разрабатывается особая, «мужская» сентиментальность, где жалобу замещает стоицизм. И как раз о «Моральном кодексе» в завершение нужно сказать несколько слов – потому что именно эта работа Жагуна вносит в картину значительные поправки.
Тексты для этого коллектива серьезно отличаются от всех прочих песен Жагуна. Жагун стоял у истоков группы и долгое время был ее креативным продюсером. Википедия в статье о группе «Моральный кодекс», написанной музыкантом Максимом Елфимовым, сообщает: «В 1989 году Павел Жагун решил создать музыкальную группу, стиль звучания которой сочетал бы в себе одновременно рок, джаз, панк и фанк, а тексты песен были бы одновременно остроумными и философскими». Среди этих текстов есть, например, «Алфавит» («„А“ – знак всего живого, / первый признак слова, / спавшего в толпе, // „Б“ – белый блюз посуды, / где буква в позе Будды / тает на губе») или почти конкретистское «Буду спать» («Всю ночь я не спал, спать не стал, и просто не поспал. / Раз в неделю можно и не спать. Вот и я хотел и не поспал. // <…> Я не брал весь день и рвать не стал. Я не спал всю ночь. / Я не жил весь день и врать не стал – просто не поспал»), но преобладают именно тексты с традиционной и достаточно богатой просодией, сентиментальным настроем и изобретательной, нераскрываемой «на раз» метафорикой:
Из цветастых заплатсамой яркой окажется лесть.Ты как ножик напичкан складнойблеском, вдавленным в жуть.Топчешь свой циферблати все чаще пытаешься влезтьв коробок из-под спичек,где майский отмаялся жук.
Мы можем обнаружить здесь «фирменные приемы» Жагуна, тогда как в текстах для других исполнителей он перевоплощается сообразно стилистике музыканта. «и клочком голубей / трешь глаза…» – это похоже на «глаза твои стрижи» из разбиравшегося выше «Романса»; и если там мы объясняли «выделенность» песни тем, что она не предназначалась для конкретного исполнителя, то здесь Жагун работает для группы, которая во многом является его личным проектом. Иными словами, он позволяет себе нетривиальные ходы в тропах, в звучании стиха – и мы наблюдаем показательную зависимость поэтической индивидуальности от прагматики текста. В текстах «Морального кодекса», из которых не все удачны, происходит-таки синтез «Жагуна-3», неустойчивого и чаемого изотопа. И даже ироническое начало в этом синтезе представлено («Леша Пешков / колол в саду орешки. / Лучистые обложки. / На блюдечке халва. / <…> Вова Ленин / был другом поколений. / Писал чужие сказки / в зеленом шалаше»). Немаловажно и то, что в этом случае тексты, по всей вероятности, были (в отличие от общепринятого в поп-музыке) первичны, предшествовали музыке; с полной уверенностью это можно утверждать о стихах, которые исполняет гитарист «Морального кодекса» Николай Девлет-Кильдеев:
большие астрыи шмели с золотыми спинкамипредчувствие эхав коридорах пропахших краскойконтактыне окисляютсяпока они детскиене надо думать что говоритьслова рождаются самина фоне акаций [30]
На «сверхвовлеченность» автора в проект «Морального кодекса» указывает и то, что книга Жагуна называется «Я выбираю тебя» – по песне именно этой группы.
Случай Павла Жагуна с редкой наглядностью показывает, в какой занимательной взаимосвязи могут оказываться вопросы поэтики (полистилистика, противостояние «легкого» и «темного» стилей) с вопросами литературной прагматики (проблема поэтического профессионализма, отношения элитарного искусства с массовым). Между двумя сферами его работы есть канал сообщения – для возникновения которого, что симптоматично, нужна «личная история». В конечном счете это оспаривает релевантный для поп-продукции тезис Маяковского: «поэзия – производство» [31], – ведь механическое изготовление текстов для поп-музыки по известным нехитрым лекалам представляет собой довольно позднее изобретение, до которого ничто не мешало стихам, положенным на музыку, от романсов до бардовских песен, становиться популярными. Конечно, песня в большинстве случаев обязана популярностью как тексту, так и музыке, но слова песен способны к самостоятельной жизни, о чем свидетельствуют даже не такие поэтические сборники, как «Я выбираю тебя», но и бытовой факт цитирования отдельных строк, их меметизация, «вхождение в поговорку». В каком‐то смысле – в сфере личных амбиций, в контексте спора о том, что на самом деле остается и делается прочным материалом культуры, – для автора успешных поп-текстов это может быть аргументом превосходства над презрительными элитаристами. Но в работе с «Моральным кодексом» Жагуну, благодаря опыту «на обоих фронтах», удается создать
