ценностного и семантического характера на примере функционального значения «рамки картины» и «портрета», вводящей в экспрессивное ценностное, «оценивающее» поле любой предмет, взятый в рамку. См.:
Simmel G. Der Bildrahmen // Simmel G. Zur Philosophie der Kunst. Potsdam, 1922. S. 46–54.
Wagner R. The invention of culture. Englewood Cliffs, 1975; Zingerle A. Kontextverfremdung als methodisches Verfahren // Kölner Zeitschrift für Soziologie und Sozialpsychologie. 1979. Jg. 31. H. 3. S. 587–610.
Seebohm Th. Zur Kritik der hermeneutischen Vernunft. Bonn, 1972. S. 85. Экспликацию содержательных оснований временной модели, лежащей в основе подобных представлений, Т. Зеебом осуществляет с помощью гуссерлевской техники анализа сознания времени. Г. Риккерт провел ее с помощью теоретико-познавательных средств конструкции «истории».
На это указывает уже сама семантика понятия, отсылающая к содержательной стороне какого-то определенного силлогизма, строящегося по формуле: общий род и видовые отличия.
Разумеется, это не касается личных вкусов или пристрастий исследователя, заставляющих идентифицировать себя с каким-то типом художественной культуры. Речь идет о методологической и ролевой невозможности.
См., например: Schulte-Sasse J. Literartische Wertung. Stuttgart, 1976.; Idem. Die Kritik an der Trivialliteratur seit der Aufklärung. München, 1971; Kreutzer H. Trivialliteratur als Forschungsproblem // Deutsche Vierteljahreschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte. Stuttgart, 1967. Jg. 41. H. 2. S. 173–191; Klein A., Hecker H. Trivialliteratur. Opladen, 1977.
Krafft U. Comics lesen: Untersuchungen zur Textualität von Comics. Stuttgart, 1978; Harvey R. C. The aesthetics of the comic strip // Journal of popular culture. Bowling Green, 1979. Vol. 12. № 4. Р. 640–652. Характерно, что в одном из последних трудов, посвященных проблематике «текста в тексте», примеры используются исключительно из определенного типа элитарного и высокого искусства (см.: Текст в тексте // Труды по знаковым системам. Тарту, 1981. Вып. XIV).
Универсализм культурных значений – обращение к неограниченному исторически и регионально многообразию форм человеческого выражения, мысли, символов, идей и верований – означает нерезультативность какой-то нормативной системы культуры, изменение характера семантической регуляции: семантика значения в этих случаях не предполагает фиксации какого-то одного смысла, а имеет в виду лишь общий принцип организации смысловой взаимосвязи, смысловых целостностей. Это значит, что осмысленность всего целого, контекста, системы построений устанавливается не однозначно (т. е. не носит характера группового определения), а производится индивидуально и обладает исключительно личностным своеобразием и значением. Действие индивида в этом случае имеет вполне автономный или, как сказал бы социолог, ценностный, то есть регулятивный, характер. Именно этот момент и позволяет соединять различные культурные значения идей и символов, изъятых из нормативно фиксированных контекстов, и образовывать «свои» семантические миры, как, например, это предполагается М. Булгаковым в «Мастере и Маргарите» или Т. Манном в «Докторе Фаустусе». Сама возможность, идея личностного самоопределения предполагает, более того – требует от индивида значительных усилий по синтезу противоречивых и гетерогенных ценностных значений, обращения к разнородным сферам и нахождения самых общих принципов их согласования. Здесь такое же различие, как различие между нормами формального и безличного права и совестью, которая всегда будет сугубо индивидуальным моральным переживанием или внутренним действием. Из сказанного ранее понятно, что подобный семантический материал предоставляет в первую очередь литература (хотя и совсем не обязательно только она), причем тематически специфическая литература.
Формы эти могут быть, разумеется, самыми разнообразными. Можно сказать, к примеру, что «жизнь» героя точно воспроизводила перипетии шолоховской «Судьбы человека», или, в качестве знака проникновения в глубины народной жизни, дать в советском романе-эпопее аллюзии на гоголевскую повесть, например «Страшную месть», играющую роль не просто фольклорной реалии, а временной глубины и символичности описываемых современных событий.
Проблематичной, разумеется, в тематизируемых нормативных аспектах – сексуального и межпоколенческого взаимодействия, идеологической или национальной солидарности, инструментального целедостижения и проч.
Поэтому в высокой и авангардной литературе (например, у Пушкина, Льва Толстого или Флобера) может демонстрироваться литературность, цитатность, риторичность, т. е. культурность, самой изображаемой «действительности».
Более того, здесь обнаруживается принципиальная общность элитарной литературы с иными предметными сферами – наукой, философией и т. п. Характер изменений в этих сферах совершенно аналогичен: для западной философии – перенос акцента на гносеологическую, теоретико-познавательную и методологическую проблематику, ставшую значимой в связи с критикой метафизических систем и утверждением исследователя как единственной правомочной инстанции определения реальности, т. е. легитимацией субъективного теоретического интереса как трансцендентального основания суждений о наличной предметной реальности и ее структурировании. Точно так же и в литературе этого типа единственным носителем реальности становится автономный поэт, писатель и его формы репрезентации: «фиктивное я», поток сознания, «первое лицо» как рамка повествования и т. п. Подобные конститутивные формы художественного текста в их отмеченности и воспринимаются литературоведом как признаки изощренной выразительности, составляющей индивидуальное достижение того или иного авторитетного писателя (например, в приемах остранения у Л. Н. Толстого и т. п.).
Dahrendorf M. Literaturdidaktik im Umbruch. Düsseldorf, 1975; Platte H. Soziologie des Taschenbuches // Platte H. Zur Soziologie der Massenkommunitationsmittel. München, 1965. S. 97–146.
См.: Die nicht mehr schöne Künste: Grenzphänomenen des Ästhetischen. München, 1968.
Weinrich H. Tempus: Besprochene und erzählte Welt. Stuttgart, 1964; Mendilow A. Time and the novel. L., 1972.
Hoffman G. Raum, Situation, erzählte Wirklichkeit: Poetologische und historische Studien zum englischen und amerikanischen Roman. Stuttgart, 1978.
Wiese L. von. Das Verfahren bei beziehungwissenschaftlicher Induktion und Analysen von Schriftwerken // Kölner Vierteljahreshefte für Sozioligie. 1925. Jg. 5. H. 1. S. 84–90.
Jauss H.-R. La douceur de foyer: The lyric of the year 1857 as a pattern for the communication of social norms // Romanic rev. N. Y., 1974. Vol. 65. № 3. Р. 201–229; McHoul A. Ethnomethodology and literature: Preliminaries to a sociology of reading // Poetics. Amsterdam, 1978. Vol. 7. № 1. Р. 113–120.
Cawelti J. G. Adventure, mystery and the romance: Formula stories as art and popular culture. Chicago; London, 1976.
Более подробные указания на работы по проблематике значений, тематизируемых литературой, содержатся в соответствующих рубриках упомянутого выше библиографического указателя «Книга, чтение, библиотека».
Simmel G. Exkurs über den Fremden // Simmel G. Soziologie: Untersuchungen über die Formen der Vergesellschaftung. München; Leipzig, 1923. S. 509–512.
Leenhardt J. La sociologie de la lettérature: quelques étapes de son histoire // Revue internationale des sciences sociales. P., 1967. № 4. Р. 555–572; Clark P. P. The sociology of literature: An historical introduction // Research in sociology of knowledge, sciences and art. Greenwich, 1978. Vol. 1. Р. 237–258.
Nisbert R. The sociological tradition. N. Y., 1966.; Einsenstadt S. N. La tradition sociologique // Cahiers internationaux de sociologie. P., 1978. Vol. 65. Р. 237–265. Как было показано выше, таков же функциональный генезис и значение ключевых понятий литературоведения («классика», «жанр» и т. п.).
Martindale D. Aesthetic
