выход нашим фобиям и неврозам. Неизвестный нам объект культуры (Например, проект «Дау») может оказаться вовсе не халтурой, как не было бы нам (или кому-нибудь) приятно, а действительно новым шагом куда-то вперёд. Так в истории искусства бывает часто. А бывает, что не выходит ничего полезного, ни уму, ни сердцу — так тоже случается. Но не надо бояться собственного недоумения, надо бояться пения в чужом хоре.
Ну и вообще не быть похожим на героя стихотворения Саши Чёрного [246]:
Дурак рассматривал картину:
Лиловый бык лизал моржа.
Дурак пригнулся, сделал мину
И начал: «Живопись свежа…
Идея слишком символична,
Но стилизовано прилично»
(Бедняк скрывал сильней всего,
Что он не понял ничего)…
11.02.2019
Просто референт (о необходимости пользоваться чужим мнением)
…Папа мне сказал: «У нас на лестнице парикмахер повесился. Знаешь, что он написал в предсмертной записке? «Всех не перебреешь».
Константин Райкин. «Я, как папа, воспитывать не умею»
В прошлый раз я заговорил о тех поводах к размышлению, которые нам может дать объект искусства, и оказалось, что вполне качественные обсуждения может породить даже тот случай, когда ваш сосед напел вам арии Карузо. Не в том дело, что вы теперь услышали самого Карузо, но много узнали о мироздании вообще, и о соседе в частности.
В годы моей юности я очень часто слышал выражение «быть в курсе новинок». Под этим понималось, что человек должен посмотреть все мало-мальски значимые фильмы, прочитать вышедшие в этом году книги, ходить на выставки, и посмотреть все спектакли, о которых говорят. При этом он должен быть в курсе новой и древней истории и знать, что Земля вращается вокруг Солнца (хотя Шерлок Холмс прямо говорил о необязательности этого знания).
Ну и, разумеется, он должен был ходить на работу, обеспечивать пропитание своим детям и заниматься спортом. Всё это называлось «гармоническим развитием личности».
Но потом оказалось, что всё это совершенно невозможно — мы живём в эпоху перепроизводства искусства.
Когда-то можно было поставить себе целью прочитать все книги на свете, и эта задача не казалась безумной. Как-то мы заспорили про объём Александрийской библиотеки.
От неё не сохранилось даже каллимахова каталога, и, по слухам, нам известно не более одного процента книг оттуда.
Александрийская библиотека — понятие вполне мифическое, сама по себе какая-то «единица хранения» человечества. Само её существование — сильный образ, а уж исчезновение — особенно. Спор начался с того, хорошо ли горит папирус, и выходило, что хорошо.
С другой стороны, рукописи не обязательно жечь (Всё равно это красивая фраза — я видел, как горит пергамент). Куда более красивая история с водой: писали, что когда Амр захватил Александрию полторы тысячи лет назад, Иоанн Грамматик спросил его, как он поступит с библиотекой. Амр спросил совета у калифа Омара, и получил в ответ известную фразу: «Что касается книг, то если они согласны с Кораном, то не нужны, а если не согласны — то не нужны тем паче». «Так вот, по преданию, свитки были перевиты в один большой и оставлены на полгода в общественной бане, где на них текла горячая вода». Немировский пишет: «Амр якобы приказал использовать книги для обогрева александрийских бань. Сообщение об уничтожении арабским полководцем появилось через шесть столетий после завоевания Египта арабами и поэтому рассматривается частью исследователей как не заслуживающая внимания легенда. Так, отмечается, что собеседником Амра не мог быть Иоанн Грамматик, живший при Юстиниане, что пергамент, из которого тогда делались книги, не мог обогреть бань, ибо давал температуру не свыше 400 градусов по Цельсию. Но, как говорят, не бывает дыма без огня. Уничтожение библиотеки Серапейона не могло означать полного исчезновения книг в таком великом городе, как Александрия. Рассказ об уничтожении книг по приказу халифа возник в то время, когда в арабском обществе появились ученые люди, расценивающие уничтожение источников знания, будь то христианами или мусульманами, как дикость, когда один за другим стали появляться арабские переводы Аристотеля, Галена, Клавдия Птолемея. Их греческие оригиналы, с которых делался перевод, могли быть извлечены из частных собраний в той же Александрии. В любом случае они прошли через руки ученых-библиотекарей, проделавших огромную библиографическую и текстологическую работу» [247].
Знание не сожжено, а просто растворилось — унесено водой в море, выпадает на землю осадками.
Хотя, судя по всему, книги гибли, как минимум в двух пожарах в разное время, их растаскивали и потом медленно продавали по всей Ойкумене (или просто исчезали). Правда, папирус вообще не очень живуч.
Сложно жить рукописям, да.
Но я как-то отвлёкся, а Брюс М. Мецгер в «Текстологии Нового Завета» пишет: «В греко-римском мире литературные произведения обычно распространялись в форме папирусных или пергаменных свитков. Папирусный свиток изготавливался следующим
образом. Отдельные куски папируса последовательно склеивались, в результате чего получалась длинная полоса папируса, которая наматывалась на палку. Для удобства пользования свитком длина папирусной полосы была ограничена — длина среднего греческого свитка литературного произведения превышает 10 м довольно редко. Поэтому древние авторы имели обыкновение разделять свое длинное произведение на отдельные „книги“, каждая из которых могла поместиться на одном свитке. Каждая из двух наиболее объемных книг в Новом Завете — Евангелие от Луки и Деяния Апостолов — обычно занимала целый папирусный свиток длиной 9,5–9,8 м. Несомненно, это послужило одной из причин того, что Евангелие от Луки и Деяния переписывались отдельно, а не составляли одну книгу».
Если открыть Большую Советскую Энциклопедию, издание втрое, то можно обнаружить, что «общее количество томов (свитков) было ок. 700.000 (следует учитывать, что в библиотеке имелось очень много дублетов и что античный том (свиток) значительно меньше современного».
Как-то, в ту пору, когда я был рецензентом, мне приходилось читать одну книгу в день, (среди них были разные — например, словари и альбомы, с одной стороны, и с другой — это была моя работа на протяжении многих лет с перерывами). К тому же, я когда-то читал книги по обязательным спискам русской и зарубежной литературы, готовясь к экзаменам в одном учебном заведении, и корпус специальной физико-математической литературы — в другом. Если я проживу достаточно долго, то сумею прочитать ещё столько же — то есть семь-восемь тысяч.
Я думаю, что по суммарному объёму эта цифра близка в побитном объёме к объёму Александрийской библиотеки. По крайней мере это тщеславное желание
