им почетные посмертные звания, – Лю Куня назначили министром Коллегии наказаний. Правительство не могло поставить себя на его место, не понимало, что его не интересуют наказания. Но он был участником движения, которое пыталось сделать то, чего не могло правительство. В то время такие люди, как он, создали множество добровольных ассоциаций, например «Общество распространения добра» или «Общество распространения гуманности». Они улучшали повседневную жизнь разными небольшими действиями, постепенно давшими заметный результат: строились дороги и школы, предлагались развлечения в виде клубов, где можно было выпить и пообщаться.
В истории полно примеров людей, чьи слова звучат так, будто они до сих пор живы. И тем не менее мы полагаем, что опыт Поднебесной был настолько экзотичен, что не имеет никакой связи с Западом, считающим Китай обычной развивающейся страной, вступающей на западный путь к процветанию. Конечно, в Китае произошла собственная промышленная революция и проводились эксперименты с массовым производством, когда Европа еще переживала ранее Средневековье. В Китае финансовая и коммуникационная революция произошла тысячу лет назад, когда там изобрели бумажные деньги, книгопечатание и систему дешевого водного транспорта, создав обширный общенациональный рынок и экспортную промышленность, настолько огромную, что она стала основным мировым источником товаров класса люкс. Китай, пожалуй, получил от открытия Америки больше выгоды, чем любая другая страна, поскольку половина серебра, добытого там до 1800 года, оседала в его казне после продажи шелка, фарфора и чая, которые в то время были примерно как холодильники, телевизоры и компьютеры сегодня. К тому времени Квантун, незадолго до этого вызвавший удивление Запада тем, что стал самой быстрорастущей экономикой в мире, уже был предшественником экономики услуг: он жил за счет ремесла и торговли и импортировал продукты питания. Сельское хозяйство было высокоэффективным, урожайность пшеницы была на 50 процентов выше, чем во Франции. К 1108 году китайцы уже написали трактаты по медицине, где перечислялись 1749 основных препаратов. Империя просуществовала так долго, потому что, несмотря на войну и коррупцию, в течение веков там снизили налоги с 20 до 5 процентов ВНП. Армия не была расходной статьей бюджета, она занималась земледелием и кормила себя сама. В Китае была система приема госслужащих на конкурсной основе, для экзаменов требовалось быть не только учеными, но и поэтами. Раньше она была предметом зависти всех ярких и амбициозных европейцев, чьей карьере препятствовало недостаточно благородное происхождение. Одной из целей Тайпинского восстания 1851–1864 годов было провозглашено абсолютное равенство полов. Женщинам была предоставлена равная доля земли, и они сформировали собственные армии. Конечно, китайцы наносили ущерб окружающей среде, как и любой другой народ, особенно вырубкой лесов, но они осознавали требования природы, ощущали себя ее частью. В странах с монотеистическими религиями считалось, что природа существует для того, чтобы служить человеку, китайцы же верили, что люди – часть природы. Буддийская позиция Махаяны состояла в том, что растения и деревья могут быть Буддами, и все они – часть единого морального сообщества. Гортензии, форзиции, рододендроны, магнолии, глицинии и чайные розы, попавшие на Запад из Китая, должны служить напоминанием о многих других видах искусства, где китайцы стали первооткрывателями.
Китай испытал и неудобства, связанные с процветанием: он был настолько успешен, там было так комфортно, столько просвещенных людей, что наступил момент, когда уже вроде бы не было смысла изобретать что-то новое. Идеалы свободы сменились жестким режимом. Процветание пришло так легко, что богатые проигнорировали сопровождавшее его значительное неравенство, и тогда страна почти уничтожила себя, борясь за то, что считала справедливостью, иностранные конкуренты проникли внутрь, как стервятники, и накинулись на добычу.
Конечно, между Китаем и Европой всегда были глубокие расхождения во взглядах. Первоначальная вежливость при встрече с христианскими миссионерами часто сменялась недоумением. Конфуцианцы не понимали, как можно считать справедливым то, что злой, опасный для общества человек получает прощение, просто раскаявшись, и почему к земным удовольствиям нужно относиться с таким подозрением. Они настаивали на том, что людям не нужно угрожать адом, чтобы заставить их вести себя прилично, и что поступок может быть моральным только в том случае, если он бескорыстен, без расчета на вознаграждение. Они не могли понять, почему христиане различают мимолетные явления и реальность, потому что для них самих реальность была в постоянном движении, постоянно менялась, и это очень близко ко взгляду современной науки. Однако Сунь Ятсен, первый президент Китая, был христианином.
Китайцы никогда не были пленниками какой-то одной философии. Конфуцианство, буддизм, даосизм рассматривали разные стороны личности и умели их смешивать. Например, в храме Дао не было места разногласиям. Он был не просто обителью богов – множества разных, – но и местом встреч, куда любой мог прийти ради удовольствия от беседы, где были музыкальные, театральные, благотворительные, шахматные, читальные, боксерские и медицинские кружки и каждый размещал в храме своего бога-покровителя. Самым интересным был «обмен благовониями», обретение чувства общности или, скорее, чувства принадлежности к немногим среди сотен разных сообществ, которые, слабо взаимосвязанные, образовывали популярную неофициальную культурную сеть, существующую бок о бок с государством, но независимо от него. Здесь люди казались такими же сложными, как Вселенная, и у каждого было много душ, и нужна была целая жизнь, чтобы проявить все свои женские и мужские качества, чтобы быть целостной личностью. Женщины пользовались равноправием внутри этих храмов, в отличие от внешнего мира за их пределами. У них могло быть звание Небесного Мастера – и этот титул каждый Мастер делил с женой или мужем: посвящение происходило только парами, и Мастеров-женщин было столько же, сколько и мужчин. Секс означал нечто большее, чем просто встреча гениталий. Они считали возможным привлекать все чувства: «глаза, ноздри, грудь, руки», помимо механического оргазма, стремясь к освежению и трансформации, а не к сексуальному истощению. Их идеалом было стать не богом (они жалели богов, считая блуждающими душами, ищущими покоя), а горой, возвышаться над жестокостью мира. Но, как это происходит в большинстве религий, они стали применять магию как кратчайший путь к блаженству, а заменой мудрости часто становилось шарлатанство.
Конечно, в Китае, как и в любой другой стране, люди страдали от жестокости, насилия, угнетения, бессердечия и всех остальных пороков, свойственных человеку по всему миру. Тем не менее понимание по отношению к тому, что произошло в Китае, не забывая ни о чем, состоит в том, чтобы рассматривать его опыт сначала сквозь узкие щелочки, через личные переживания отдельных людей, через детали, эмоции, а не через массивные законы и доктрины, которые служат барьерами для иностранцев. Потребуется много жизней, чтобы познакомиться хотя бы с малой долей китайских мудрецов, ученых, острословов и поэтов, у которых найдутся мысли, интересные и по сей день. Досадно, что невозможно писать о них бесконечно, можно было бы получить столько удовольствия. Но эта книга не краткий пересказ истории: я намеренно ограничил ее поиском замков, которые с виду нельзя открыть, и демонстрацией того, как подобрать к ним ключ.
Одного примера будет достаточно, чтобы показать, как житель Запада может проявить гостеприимство по отношению ко всему китайскому. Биохимик Джозеф Нидэм (1900–1995), автор многотомной книги «Наука и цивилизация в Китае» и одна из наиболее авторитетных фигур в трактовке Китая на Западе, был сыном абердинского анестезиолога, который в свободное время сочинял песни, исполняемые и по сей день. Он почти непрерывно ссорился с женой. Нидэм говорил, что вырос на поле брани. Исторически сложилось так, что супружеские ссоры имели и положительную сторону: в случае Нидэма они пробудили его интерес к тому, как можно мириться. Он всю жизнь страдал от «симптомов тревожного невроза», но они лишь стимулировали его религиозность. Всю жизнь он придерживался протестантизма, говоря, что это потому, что воспитывался в нем, но толковал его по-своему и активно работал над улучшением своего отношения к полу, расе и социальной справедливости. Помимо своего англиканства, он питал симпатию ко многим другим религиям и философским учениям, утверждая, что суть религии – не догма, а поэзия и этика, осознание того, что нельзя доказать
