уже в горизонтальном положении, вдруг поймёшь, что стакана воды в этой групповой комфортности ты пить уже и не хочешь, а жизнь была ради неё переменена.
Нет, никто не спасёт, никто не приголубит, пряников не то что не хватает на всех, — они уже кончились.
Но писателю получить по шее — святая обязанность, так уж лучше получить, набрав ворованного воздуха в лёгкие.
01.04.2019
Сторож (о Платоновской легенде и Данииле Хармсе)
Тот — караулит, этот — спит.
Вильям Шекспир, «Гамлет»
Колотушка-тук-тук-тук.
Николай Заболоцкий
Сон в России — понятие особое. Сама природа спит полгода. В Московском зоопарке тушканчиков приходится класть в холодильник, чтобы они заснули на зиму. Не заснёшь — истратишься, умрёшь.
Нужно спать много, вволю. Самая страшная пытка — лишением сна.
В 1912 году Ленин напоминает о том, как декабристы разбудили Герцена, а в 1969-м Наум Коржавин как бы отвечает: нет, нет, нельзя, не будите. «Он недоспал. Отсюда всё пошло», заканчивая: «Нельзя в России никого будить» [284].
Есть такое знаменитое стихотворение Жуковского «Деревенский сторож в полночь», что написано в октябре 1816 года, а напечатано два года спустя. Это перевод стихотворения Гебеля «Der Wächter in der Mittelnacht», который начинается со слов:
Полночь било; в добрый час!
Спите, бог не спит за нас!
Как всё молчит!.. В полночной глубине
Окрестность вся как будто притаилась;
Нет шороха в кустах; тиха дорога;
В пустой дали не простучит телега,
Не скрипнет дверь; дыханье не провеет,
И коростель замолк в траве болотной.
По деревне идёт ночной сторож. Пруд, мельничное колесо, ласточка ползёт по брёвнам, летит сова, горит ночной фонарь, луна висит, звёзды в вышине, ночь, осень. Сторож идёт через кладбище, тьма сгущается в могилах, солома шевелится в кровлях, всё покойно.
Ещё лежит на небе тень;
Ещё далеко светлый день;
Но жив господь, он знает срок;
Он вышлет утро на восток. [285]
Всё это можно трактовать по-разному. К примеру, «Ночные блуждания сторожа — символическая картина бодрствующей души, предчувствующей близость разрешающего её бремя часа» [286], — и всё справедливо. Из этого стихотворения выпала и осталась в бытовом языке формула «Спите, Бог не спит за вас». У Жуковского есть ещё стихотворение «Тленность (Разговор на дороге, ведущей в Базель, в виду развалин замка Ретлера, вечером)», всё из того же Гебеля:
…Послушай:
Раз о полуночи выходит сторож —
Кто он, не знают — он не здешний; ярче
Звезды блестит он и гласит: Проснитесь!
Проснитесь! скоро день!..
И это не просто день, а страшные катаклизмы. Сторож является вестником конца прежнего мира, а рассвет похож на Конец света. Правда, потом душа просыпается в новом качестве, но я не об этом великом теологическом символе.
Вообще, в русской культуре сторож очень примечательная фигура. До недавних времён, до «поколения дворников и сторожей», человек, не спящий за других, особый и важный персонаж. Тут, кстати, есть одно интересное отличие. Согласно нынешним воинским уставам часовой должен стоять на посту в таком месте, где он всё видит, а его самого не видно, сторож Жуковского, да и вообще сторож старого времени постоянно обозначает себя, как ленинградский метроном. Он бьёт в колотушку, как в колокол.
Вот у Некрасова:
Сторож вкруг дома осеннего ходит
Злобно зевает и в доску колотит [287]
Этот сторож отпугивает, а не ловит. У Салтыкова-Щедрина в «Современной идиллии», где он взял строчку из Жуковского в качестве эпиграфа, потом повторяет её в тексте, сторож превращается в саму власть: «Коли хотите, в этом немало виновато и само начальство. Оно слишком серьезно отнеслось к этим пререканиям и, по-видимому, даже поверило, что на свете существует партия благонамеренных, отличная от партии неблагонамеренных. И, вместо того, чтобы сказать и той и другой:
Спите! Бог не спит за вас!
впуталось в их взаимные пререкания, поощряло, прижимало, соболезновало, предостерегало» [288].
Но, помимо прочего, сторож — это сам Бог. Прочь начальство, власть, генеральские позументы и конвой охраны. Именно Бог, неспящий, сторожит людей.
Этот образ продолжается в картине русского спящего мира, нарисованной Тыняновым в романе «Смерть Вазир-Мухтара». Часто советский интеллигент принимал этот роман за точный исторический текст, бездумно повторяя тыняновскую фразу: «там, где кончается документ, я начинаю». Но документ были лишь поводом для Тынянова, он проламывал историю, переделывал её по-своему, всё менялось, и вот перед нами представал не исторический роман, а поэма. В каком историческом романе можно употребить выражение «перепончатая ночь»? Ни в каком. А здесь оно есть:
«И он очнулся.
Стояла ночь. На всем протяжении России и Кавказа стояла бесприютная, одичалая, перепончатая ночь.
Нессельрод спал в своей постели, завернув, как голошеий петух, оголтелый клюв в одеяло.
Ровно дышал в тонком английском белье сухопарый Макдональд, обнимая упругую, как струна, супругу.
Усталая от прыжков, без мыслей, спала в Петербурге, раскинувшись, Катя.
Пушкин бодрыми маленькими шажками прыгал по кабинету, как обезьяна в пустыне, и присматривался к книгам на полке.
Храпел в Тифлисе, неподалеку, генерал Сипягин, свистя по-детски носом.
Чумные, выкатив глаза, задыхались в отравленных хижинах под Гумри.
И все были бездомны.
Не было власти на земле.
Герцог Веллингтон и Сент-Джемсский кабинет в полном составе задыхались в подушках.
Дышал белой плоской грудью Николай.
Они притворялись властью.
И спал за звездами, в тяжелых окладах, далекий, необычайно хитрый император императоров, митрополит митрополитов — бог. Он посылал болезни, поражения и победы, и в этом не было ни справедливости, ни разума, как в действиях генерала Паскевича.
Не было старших на земле, не было третьих, никто не бодрствовал над ними.
Некому было сказать:
— Спите. Я не сплю за вас.
Чумные дети тонко стонали под Гумри, и пил в карантине десятую рюмку водки безродный итальянец Мартиненго.
Преступление, которое он совершил десять лет назад и искупал его десять лет трудами и бедствиями, — совершилось вчера. Он не увернулся.
Потому что не было власти на земле и время сдвигалось.
Тогда-то Грибоедов завыл жалобно, как собака» [289].
Ничего не меняется. Колотушка тук-тук-тук, разум, бедный мой воитель, ты уснул бы до утра. Не переменится и когда в 1963 году вновь Джон Донн заснул, и началось бесконечное перечисление мира, похожее на череду дороги, луны, соломы в крышах и мельничного колеса: того, что окружает спящего англичанина: стен, пола, постели,
