Вопреки расхожим на Западе мнениям о русском варварстве и жестокости, в отечественной истории не было ничего, подобного “охоте на ведьм” и другим массовым казням, Варфоломеевской ночи, законам об огораживаниях и прочим “подвигам” жителей Европы. Иное дело, что русские летописи всегда называли зло злом, а европейцы даже истребление аборигенов на всех материках считали и считают их “приобщением к цивилизации”, а себя — “самыми цивилизованными” в мире. При этом русский народ продемонстрировал высочайшую способность к выживанию в самых неблагоприятных условиях, готовность к концентрации и мобилизации всех ресурсов в руках мощной государственности. Поэтому степень доверия к государственной власти у русских изначально высока, и является одной из составляющих “смысла жизни”, лишиться которого для русского гораздо тяжелее любых физических испытаний.
Именно поэтому активный отклик на “либерально-рыночные реформы” продемонстрировало подавляющее меньшинство граждан Российской Федерации, в основном представители ряда так называемых “национальных меньшинств”, в сознании которых, напротив, материальное благополучие обладает безусловной ценностью и стремление к нему подчиняет практически все формы жизнедеятельности. Большинство же попало в состояние “идеологического вакуума”, что привело к проявлениям массовой деградации и криминализации общества. Вместе с тем результаты исследований, проведенных на протяжении 90-х годов Российским независимым институтом социальных и национальных проблем, свидетельствуют, что российское население по-прежнему обладает фундаментальным “аксиологическим ядром”, слабо изменившимся даже под влиянием тотальной пропаганды “либерально-рыночных” ценностей.
В рамках этой аксиологической модели взаимоотношения между человеком и государством строятся принципиально иначе, нежели в Западной Европе, где государство прежде всего гарантирует защиту интересов личности. В России же государство призвано обеспечивать общественную справедливость, что почти автоматически предполагает активную роль государства в экономике и сильную систему социальной защиты. Не случайно в “перестроечной” пропаганде столь значительное место было уделено “борьбе с незаконными привилегиями партийно-советской номенклатуры” и “экономике дефицита”, а вопросы невмешательства государства в частную жизнь, гарантии политических и гражданских прав человека играли в основном вспомогательную роль.
Возможно, нынешнее почти всеобщее равнодушие, аполитичность и неопределенность идеологических предпочтений объясняются как раз тем, что люди не распознают ни в деятельности политических партий, ни в практике властей стремления обеспечить общественную справедливость. Определенные надежды на личность В.В.Путина, обеспечившие ему массовую поддержку и избрание президентом РФ в период 1999-2000 годов, во многом были вызваны продемонстрированной им готовностью “защищать справедливость” в широком смысле этого понятия. Однако уже в октябре 2000 года, по данным ВЦИОМ, несмотря на высокий рейтинг поддержки президента (около 70%), 66% опрошенных были обеспокоены отсутствием у Путина идеологической программы.
Такая ситуация свидетельствует о неустойчивости достигнутой консолидации общества, а также о “низком пороге” для его хаотизации в результате разнонаправленных действий ряда внешних и внутренних сил. Обострение противоречий между группировками правящей Россией “элиты” вызвано именно “идеологическим вакуумом”, в условиях чего их интересы сосредоточились прежде всего на новом витке передела собственности, а также на связанном с этим вопросом определении курса кредитно-финансовой, налоговой и бюджетной политики государства.
КРАТКИЙ КУРС ИСТОРИИ ПРИВАТИЗАЦИИ
Глава Счетной палаты С.Степашин недавно заявил, что 90% российских предприятий приватизированы с нарушением законодательства, однако, по его словам, ревизия итогов приватизации невозможна, поскольку это приведет к подрыву российской экономики. Причиной подобной ситуации он назвал то, что “задача создания в стране среднего класса” в условиях отсутствия многих необходимых законодательных актов оказалась невыполненной. Однако, по мнению экспертов, для формирования “среднего класса” следовало реализовать механизм именной приватизации. Кстати, Верховный Совет России, в своем большинстве выражавший интересы именно советского “среднего класса”, настаивал именно на таком механизме, приняв с этой целью Закон РФ “Об именных приватизационных счетах”. Вместо этого была проведена “анонимная” приватизация в интересах коррумпированных и криминогенных слоев, которые впоследствии и стали “высшим обществом” России. Механизм приватизации через неименные ценные бумаги (“ваучеры”), реальная стоимость которых может колебаться в тысячи раз в зависимости от административного или силового ресурса их владельца, была в сжатые сроки разработана по заказу вышеназванных слоев рядом специалистов, чьи имена хорошо известны.
В качестве “идейного” обоснования такого механизма Ельцину внушали, что опорой его власти может быть только класс сверхкрупных собственников, заинтересованных в диктатуре. Один из ближайших советников “всенародноизбранного” терпеливо объяснял ему, что радикальные реформы может провести только диктаторский режим (впрочем, он его стыдливо именовал “авторитарным”, хотя в качестве примера приводил Пиночета). Параллельно, объясняя необходимость передачи собственности в руки криминальных элементов, Ельцину просто “морочили мозги” ссылками на “теорию первоначального накопления” Прудона-Маркса, согласно которой крупные капиталистические состояния были сделаны исключительно бандитами на основе награбленного. Авторитет Маркса был в глазах Ельцина непререкаем, а в рациональную суть аргументации pro и contra он всегда предпочитал не вдаваться.
Согласившись с аргументацией сторонников опоры на криминальные круги, Ельцин еще в конце 1991 года принял ключевое политическое решение отказаться от попыток создания в России “среднего класса” и передать всю собственность узкому кругу лиц, включая собственную семью. Поскольку Верховный Совет в целом не мог согласиться с ограблением и люмпенизацией советского “среднего класса”, приватизацию начали проводить с нарушением закона.
В обход Закона РФ “Об именных приватизационных счетах” был издан указ президента, на основании которого и были выпущены пресловутые ваучеры. Поскольку их реальная ценность прямо зависела от властного и силового ресурса обладателя, собственность фактически стала распределяться соответственно объемам этого ресурса, для “простых” граждан составлявшего от 10 до 30$ (за эту сумму и продавались ваучеры “с рук”). А у скупщиков стоимость ваучеров возрастала порою в тысячи раз — пропорционально их влиянию на узкую группу чиновников Госкомимущества во главе с А.Чубайсом. В результате по каналам, которые контролировались родственниками Ельцина, было распределено до 25% всей приватизированной собственности. Через них были сформированы такие крупные “олигархи”, как Березовский, Абрамович, позже Мамут и др. Чиновники Совета министров получили в целом самый крупный куш — 30-35%. “Группе Чубайса” досталось 10-15% собственности, криминальные структуры получили 20-25%. И, наконец, “средние и мелкие собственники”, преимущественно представители “нацменьшинств”, используя механизмы коррупции в чиновничьих кругах, также получили 10-12% собственности. Две последние цифры в сумме отражают степень утраты контроля над ситуацией со стороны официальных властей.
Так создавались “олигархи” — социальная база авторитарного режима Ельцина. Средний класс после изъятия сбережений путем организованной Е.Гайдаром гиперинфляции стремительно люмпенизировался, уже к середине 1993 года перестав быть реальной политической силой. В течение полутора лет социальная база демократии была ликвидирована и возникли условия для установления диктатуры, что и произошло в результате переворота 21 сентября-4 октября 1993 года. Однако прошедший период показал бесперспективность выбранного курса. “Олигархи” проявили себя на редкость неэффективными собственниками, а “криминальная Россия” стала объектом жесткого внешнего давления (включая сюда и феномен Чечни). Второй этап приватизации (залоговые аукционы) характеризовался уже прямым проникновением в российскую экономику иностранного капитала — пока спекулятивного.
В 1998 году возможности поддержания подобного статус-кво рухнули. Начался третий этап передела собственности — на фоне массового роста радикальных настроений среди неимущего и малоимущего населения (от коммунистических до религиозных), в силу чего новое перераспределение собственности представляется не только неизбежным, но и не гладким, не “эволюционным”, чреватым социальными потрясениями. Пока, правда, этот процесс не выходит за рамки российской “элиты” и выглядит в значительной степени управляемым — прежде всего из Кремля, куда на волне “постреволюционного синдрома” пришли в значительной мере “обойденные” в ходе первых двух этапов представители “силовой обслуги”. Их попытки “наверстать упущенное” объективно входят в противоречие с интересами групп “старой” олигархии, собственно, и выдвинувшей на вершину власти “полковника Путина”.
