то есть многолетний опыт преподавателя-филолога и мои личные приемы и навыки делали своё дело, и слушатели, студенты или преподаватели, вряд ли замечали все эти мои манёвры. Зато замечал их я и расценил, думаю, правильно, как развивающийся процесс моей мозговой деятельности. Вспомнил, что нечто подобное, только гораздо хуже, было у моего отца в его 70 лет: он тоже не всегда мог вспомнить какое-то бытовое слово и, более того, путал названия (не предметы!): вместо «ключи» говорил «очки», вместо «сумка» — «палка», «ложка» — «вилка» и тому подобные переключения названий, связанных некоторой пространственной смежностью. Я вспомнил об этом, подумал, что надо упредить развивающийся у меня процесс (а вдруг?) и постепенно стал склоняться к мыслям о завершении своей профессорской деятельности.
А поддерживала меня в этом старая история, которую я слышал в юности от учителя пения (некоторое время я учился вокалу). Я приходил к нему вместе с другими учениками, он распевал с нами разные упражнения («Caro Mio Vieni Da Me-e-e-e!..»), а в перерывах любил рассказывать о себе и о своей карьере лирического тенора. Хвалился, что пел партию Трике в опере Чайковского «Евгений Онегин» и был партнером Лемешева. А еще учился оперному искусству в Италии, стажировался в La Scala и там усвоил правило лучших итальянских мастеров bel canto: «уходить со сцены следует не в зените славы, а чуть раньше, чтобы публика запомнила тебя лучшим». И с придыханием произносил великие имена: Энрико Карузо, Марио Ланца, Франко Корелли… Наш почтенный учитель явно увлекался, намекал, что и он был заслуженным тенором, что бросил карьеру певца раньше, чем мог. Он волновался, краснел, что-то напевал, перерывы затягивались… Но история запомнилась, и я легко воспроизвожу ее, кстати, «без всяких опорных слов»!
Пришло время, и я принял решение уходить на пенсию, сообщил об этом кафедре и начальству, а когда коллеги стали меня отговаривать, в шутку рассказал историю с итальянскими тенорами, дескать, я тоже хотел бы остаться в памяти универсантов на достойном своем уровне «bel canto». Впрочем, это была не совсем шутка. В российской вузовской системе, и в Санкт-Петербургском государственном университете в том числе, не было и сейчас нет, верхнего возрастного порога для преподавателей. Особенно для профессуры. Хотя, если начальство очень хотело от кого-то избавиться, прежде всего по политическим причинам, то легко делало это, ссылаясь на пенсионный возраст жертвы. Но профессора по традиции оставались на службе долго, особенно заслуженные. Я наблюдал некоторых из моих старших коллег с грустью: прежнее лекционное мастерство куда-то исчезало, бросалась в глаза какая-то заторможенность, замедленность и даже порой неадекватность реакций и поведения в некоторых ситуациях. Самых почтенных из них приводили под руки аспиранты, пошатываясь, старцы шли в аудиторию и не знаю как, но чем-то там занимались с немногими уже учениками.
Мой приятель с восхищением рассказывал о своей родственнице, которая в 90 с лишним лет продолжала «с успехом» руководить лабораторией, и сотрудники не хотели отпускать ее на пенсию. Может быть, и не отпускали, но, полагаю, с какой-то скрытой целью. Скажу как Станиславский: «Не верю!». Вся физиология и психология поздней старости, вся ее симптоматика противоречит возможности успешной интеллектуальной деятельности престарелого человека. И понимать это должен прежде всего он сам.
Нет, я не хотел такого конца своей карьеры, пусть лучше мои коллеги и ученики помнят меня 70-летним энергичным и реально работавшим преподавателем.
Остатки своей энергии, способностей и любопытства мне хотелось отдать какому-то новому свободному (наконец-то!) творчеству. Мы с женой переехали в США, поселились в Калифорнии, рядом с семьей дочери. Довольно быстро освоились, и я почувствовал интерес к очень необычной, после российского северо-запада, окружающей флоре, прежде всего к деревьям. Стал активно фотографировать, коллекционировать, разбираться, систематизировать и даже описывать. Это большая радость — свободно, без принуждения, без жестких обязательств заниматься тем, к чему лежит душа. А душа моя стала склоняться к ботанике, любительской, разумеется, на этом этапе жизни. Конечно, и тут меня не покидали, и даже усиливались, проблемы с ускользающей памятью: я с огромным удовольствием узнавал названия местных цветов, кустарников, деревьев, читал о них и, спустя некоторое время, благополучно забывал. Вот оно «вычитание» по А. Генису! Появились новые «проблемные» слова: все время запинаюсь при необходимости вспомнить и произнести: «эвкалипт», «секвойя», хотя неплохо уже знаю эти виды. Это относительно новые названия моего активного словаря, но почему я с таким трудом, или с помощью жены, вытягиваю из памяти такие, например, давно знакомые названия цветов, как «петуния» или «гербера» и при этом без труда произношу совершенно новое для меня слово — «газания»? Загадка!
Ничего, говорю я себе, при мне остаются мои старые приемы письменного сохранения информации, а еще интернет, подручный смартфон, поисковые системы, любые словари — можно жить дальше, и не просто жить, но и получать радость от познания.
А еще я занялся, наконец-то, английским языком: по необходимости, ведь мы живем в Америке, а с другой стороны, с удовольствием — полезная нагрузка на стареющие мозги. Записался на бесплатные (!) курсы, снова стал студентом (как это порой приятно перейти в противоположное качество в учебном процессе: из учителя — в ученики…), учился, вспоминал забытое, улучшал имеющееся и до поры до времени «гарцевал» на фоне моих гораздо более молодых соучеников. Но, постепенно повышая свой языковой уровень, я скоро понял, что все-таки опоздал: то, что давалось мне более или менее легко в юности и даже в молодости, в старости стало требовать гораздо больше сил, а результатов оказывалось гораздо меньше. Днем я успешно запоминал десятка два-три новых слов или выражений, а наутро от них оставались немногие единицы. Да еще мои старые проблемы с извлечением нужного из памяти: есть несколько английских слов, хорошо мне знакомых, которые упорно не задерживаются в моей оперативной памяти и заставляют снова и снова отправляться за ними в словарь. Не то, чтобы я приуныл, нет, я спокойно и трезво оцениваю ситуацию и понимаю, что сделал, как и хотел, еще один шаг в познании своих возможностей, собственной своей старости. И, кстати, на такую же неспособность удерживать в памяти всё нужное жалуются и другие немолодые мои соученики, ровесники или даже более молодые, чем я. Значит, это типичная особенность памяти старых людей.
Если у вас появляются какие-то проблемы, тем более трудно преодолимые, то, как вы понимаете, очень важно находить причины таких проблем, объяснения, обычно это утешает и
