потому что там я через строй речи вижу принципиально иную эмоцию, чем у меня. Просто физиологически иную, так же, как ощущения женщины всё равно до конца не понятны мужчине.
Дело не в сюжете романа «Чтобы сказать ему». Сюжет похож на историю, рассказанную режиссёром Джармушем. Только в фильме «Мертвец» в странствие по фантастическому пространству отправлялся скромный счетовод, который понемногу перерождался в мистического героя, а у Марты Кетро по странной постапокалиптической местности движется женщина. В конце её тоже ждёт лодка (это не спойлер), а прежде — десятки психоделических встреч. Сюда можно ввести ещё множество сюжетов, вплоть до известного рассказа «Случай на мосту через Совиный ручей».
Есть проза универсальная, а есть мужская и женская. Никакого отношения эта классификация к полу автора (и читателя) не имеет — просто характеристика эмоции. Так вот, когда я рассуждал о романе Марты Кетро, то понял, наконец, что я имею в виду под женской прозой. Это, разумеется, не любовные романы в мягких обложках, и не толстые книги, полные страданий женщины средних лет, что получают литературные премии (и книги, и женщины). Женская проза — именно это: какие-то записанные на бумаге ощущения, любовь к сыну, подлаживание к миру, попытки устроиться, всё это, наложенное на классический сюжет психоделического путешествия. Отцы и матери любят детей по-разному, и не в том дело, что больше или меньше, а именно по-другому. Всмотришься в такое повествование, и увидишь эту материнскую любовь чуть полнее, чем в реальности. Потому что рассказано о ней изнутри. То есть тут пройдена некая грань, которая отделяет универсальную литературу от женской.
Язык, на котором рассказана история женщины среднего возраста в странных обстоятельствах именно женский, вернее, материнский, и внимательный читатель отличает его от мужского или нейтрального языка описаний. И перевод с него никогда не может быть осуществлен с достаточной точностью. Это удивительное чувство, когда сталкиваешься с другой жизнью, которая до конца не будет оценена и принята, но имеет своё право, и не хуже прочих. Итак, это ощущение другого.
Поэтому я ощущаю себя внештатным сотрудником, который зажал в руке чужую телефонную трубку и слушает послание от Директора. Я не всё понимаю, но ощущение таково, что я слышу настоящую женскую речь. Потом, конечно, я отойду и успокоюсь, но по себе знаю — писателя нужно похвалить, пока не отошёл и не успокоился, потому что потом я, как образцовый мальчик Достоевского, начну исправлять карту чужого звёздного неба.
Я надеюсь, что автор не будет публично разъяснять написанное, потому что непонятность и недосказанность множит читателей. При правильном позиционировании «Чтобы сказать ему» может встать в тот ряд, где стоят всякие чайки по имени Джонатан и дома, в которых. Именно без авторского комментария роман имеет больше шансов стать книгой-гуру, в которую вчитывают смыслы, как в «Дом, в котором».
Специфика в том, что «Дом по имени Джонатан» имени Марты Кетро — особенно женский.
И теперь, когда меня мои ученики спросят, «что такое женская проза», я им скажу, что не глупые любовные романы, не феминизм, праведный и яростный, а вот это.
16.09.2019
— Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! — продолжал Оле.
Ганс Христиан Андерсен, «Оле Лукойе»
Довольно забавная история с экранизацией романа американской писательницы Донны Тартт. Я об этой книге написал лет пять назад без особых восторгов и с тех пор мнения о ней не переменил. Фильм принялись ругать даже переводчики книги, но не в этом дело, главное, что текст стали обсуждать наново. Вот, кстати, спойлер [312].
Случай романа «Щегол» чрезвычайно интересен оттого, что это пример социализации вокруг книги. «Щегол» книга очень буржуазная, книга с претензией, настоящая толстая книга повышенной духовности, и человека весёлого провоцирующая на какое-нибудь хулиганство.
Так и вышло: один мой добрый товарищ тут же написал заметку «Отчего Донна Тартт плохой писатель», и эффект от этого был примерно такой, как если бы приличный мальчик в матроске вдруг нагнулся на прогулке, поднял что-то с земли, а потом зафигачил найденным кирпичом в огромное стекло, за которым люди, немного скучая, слушали Шопена. Натурально, в узком кругу начались народные волнения, даже круче, чем на московских площадях.
В связи с этим возникла реакция особого типа: «Нельзя писать такие тексты, потому что, во-первых, вас могут подозревать в желании прославиться на гребне волны поношения. Во-вторых, это бессмысленно, потому что вы только увеличите славу ненавидимой вами книги. В-третьих, никто не изменит любимому писателю, и множество хороших людей обидятся на вас. Наконец, когда вы ругаете книгу, вы увеличиваете количество зла вокруг». Не суть важно, кто именно так говорил, потому что это мнение не единичное, и прекрасное в своём тяготении к гармонии, а может быть, даже к буддизму. При этом высказывалась справедливая мысль о том, что для многих людей обидеть их любимую книгу вроде как обидеть их самих. Свернул голову американскому щеглу, так сгори со стыда перед приличными людьми, не дослушавшими классическую музыку.
Мне кажется, перед нами образцово неверное суждение. Оно исходит из того, что кто-то хочет своей репликой принарядить мир, как писал Андерсен в сказке «Оле Лукойе», а это вовсе не так. Человеку могло быть интересно, как функционирует большой текст в общественном пространстве, какие шестерёнки в людях цепляет книга, да и есть ли у текста то, чем зацепить общество. И в таком случае рушится все «во-первых», «во-вторых» и «в-третьих». Не говоря уж о том, что ничего стыдного в битье буржуазных стёкол нет (если оно происходит в текстах, конечно). Самолюбивое желание вставить свои пять копеек и прославиться — прекрасно! Множество интересных мыслей и книг создано по этой причине.
Поэтому желание гармонии напоминает мне выдуманную Окуджавой для эпиграфа «Путешествия дилетантов» книгу «Правила хорошего тона», где говорится: «Когда двигаетесь, старайтесь никого не толкнуть». Да с чего же не толкнуть? Для чего тогда разговаривать о книгах публично, если бояться их адептов? Маяковский — вон, кричал, что извините, конечно, мы попортили ваших бумажных коней и слонов, но без этого нельзя. Если ты открываешь рот, то мотив «вы неизбежно обидите кучу хороших людей, которых совсем не хотели бы обижать», — нужно вовсе исключить. Можно руководствоваться интересами логики аргументов, точности цитирования и чего-то ещё. Но наличие этого мотива — приукрашает мир ровно в той степени, что и лечение зубной боли анальгином.
Нет, если бы разговор шёл о
