В. Маяковский и Л. Ю. Брик: Переписка 1915–1930, М. 1991, и мое введение к ней).
То есть, щен — это как бы сам Маяковский.
Изо всех щенячьих сил
нищий щен заголосил:
— Ну, и жизнь — не пей, не жуй!
Обижает нас буржуй.
Выйди, зверь и птичка!
Накажи обидчика! — [Вот они, казни египетские]
Вдруг, откуда ни возьмись,
сто ворон слетают вниз.
Весь оскаленный, шакал
из-за леса пришагал.
За шакалом волочится
разужасная волчица.
А за ней, на три версты
распустив свои хвосты,
два огромных крокодила.
Как их мама уродила?!
Ощетинивши затылки,
выставляя зубы-вилки
и подняв хвостища-плети,
подступают звери к Пете.
— Ах, жадаба! Ах ты, злюка!
Уязви тебя гадюка!
Ах ты, злюка!
Ах, жадаба!
Чтоб тебя сожрала жаба!
Мы тебя сию минутку,
как поджаренную утку,
так съедим или иначе.
Угнетатель ты зверячий!
И шакал, как только мог,
хвать пузана за пупок!
Тут на Петю понемногу
крокодил нацелил ногу
и брыкнул, как футболист.
— Уходи! Катись! Вались!
— Плохо Пете. Пете больно.
Петя мчит, как мяч футбольный.
Долетел, от шишек страшный,
аж до Сухаревой башни.
Для принятья строгих мер
— к Пете милиционер.
Говорит он грозно Пете:
— Ты ж не на велосипеде!
Что ты скачешь, дрянный мальчик?
Ты ведь мальчик, а не мячик.
Беспорядки! Сущий яд —
дети этих буржуят!
Образина милая,
как твоя фамилия? —
Петя стал белей, чем гусь:
— Петр Буржуйчиков зовусь.
Где живешь, мальчишка гадкий?
— На Собачьевой площадке. —
В советских изданиях помещалась сноска: «в Москве, ныне снесенная, стояла на Сухаревской (теперь Колхозной) площади». Сухарева башня, понятно, снесена в 1934. Куда интереснее место «Собачья площадка» — комментаторы Полного собрания сочинений (1958) сообщают «старое название небольшой площади в Москве на перекрестке нынешних Композиторской улицы и улицы Вахтангова». Они ещё не знают, что всего через несколько лет Собачья площадка исчезнет под тротуаром проспекта Калинина.
Но интересно, что Петя живёт не в "купеческом" Замоскворечье, а на Арбате, в дворянском, а потом — интеллигентском районе. Катится он по Садовому кольцу, совершая почти четверть оборота:
Черновой вариант:
Неуклюжая толстуха
отдавила Пете ухо.
Петя катится с тоской
по Тверской, по Ямской.
Три трамвайных сбил столба,
в шишках лоб и возле лба.
Умереть с тоски готовый,
Петя мчится по Садовой.
Собеседник Петю взял,
вчетверо перевязал,
затянул покрепче узел,
поплевал ему на пузо.
Грозно вынул страшный
страж свой чернильный карандаш,
вывел адрес без помарки.
Две на зад наклеил марки,
а на нос — не зря ж торчать! —
сургучовую печать.
Сунул Петю за щеку
почтовому ящику.
Щелка узкая в железе,
Петя толст — пищит, да лезет.
— Уважаемый папаша, получайте чадо ваше!
Извините, если кого обидел.
13 ноября 2007
4
Сказка сказкой, а щенок
ковылял четверкой ног.
Ковылял щенок, а мимо
проходил известный Сима,
получивший от отца
что-то вроде леденца.
Щений голод видит Сима,
и ему невыносимо.
Крикнул, выпятивши грудь:
— Кто посмел щенка отдуть?
Объявляю к общей гласности:
все щенята в безопасности!
Я защитник слабого
и четверолапого.
— Взял конфету-из-за щек.
— На, товарищ! ешь, щенок! —
Проглотил щенок и стал
кланяться концом хвоста.
Сел на ляжечки
И вот Симе лапу подает.
— Спасибо от всей щенячьей души!
Люби бедняков, богатых круши!
Узнается из конфет,
добрый мальчик или нет.
Животные домашние —
тебе друзья всегдашние.
Ну, конечно, все начнут глумиться над Владимиром Владимировичем за обсосанный леденец, и "Узнаётся из конфет, добрый мальчик или нет".
Но дальше будет круче, потому что придут звери пёструю толпой, как слоны на водопой, наступит время водяного перемирия, ладана и смирны, кипарисового ларца.
Извините, если кого обидел.
13 ноября 2007
История про поклонение верблюда
Замолчал щенок, и тут
появляется верблюд.
Зад широкий, морда уже,
весь из шерсти из верблюжьей.
— Я рабочий честный скот,
вот штаны, и куртка вот!
Чтобы их тебе принесть,
Сам на брюхе выстриг шерсть.
А потом пришел рабочий,
взял с собою шерсти клочья.
Чтобы шерсть была тонка,
день работал у станка.—
За верблюдиной баранчик
преподносит барабанчик
собственного пузыря.
[Это вообще очень интересная тема: ср. Бертольд Брехт: "Идут бараны, бьют в барабаны. Шкуру для них дают сами бараны". Все звери волхвы преподносят что-то "из себя"…]
— Барабаньте, чуть заря! —
А ближайший красный мак,
цветший, как советский флаг,
не подавши даже голоса,
сам на Симу прикололся,
У зверей восторг на морде:
— Это Симе красный орден! —
Смех всеобщий пять минут.
[Надо сказать (если уж выёбываться окончательно), что мак — атрибут Гипноса и символ сна, верблюд символ послушания (и Азии заодно), а баран, помимо астрологического овна, ещё и жертвенный Агнец.]
В это время, тут как тут,
шла четверка из ребят,
развеселых октябрят.
Ходят час, не могут стать.
— Где нам пятого достать?
Как бы нам помножиться? —
Обернули рожицы.
Тут фигура Симина.
— Вот кто нужен именно! —
Храбрый, добрый,
сильный, смелый!
Видно — красный,
а не белый.
И без всяких разногласий
обратился к Симе Вася:
— Заживем пятеркой братской,
звездочкою октябрятской?
— Вася, Вера, Оля, Ваня
с Симой ходят, барабаня.
[Ясно, что для Маяковского октябрята — понятие свежее, возникшее за год до написания стихотворения, понятие. То есть, политически актульное — ведь он писал это для первая из своих детских книжек: "В предисловии к сборнику «Вещи этого года», датированном 25 июля 1923 г., Маяковский в числе произведений, над которыми ведётся работа, упоминает: «Сейчас пишу «О Сене и Пете» (детское)»". Причём, сначала это были именно ровесники Великой Октябрьской
