Биллу понравилась шутка его же собственного изготовления, и он рассмеялся.
Мне всегда импонировали люди, которые сами шутят и сами потом больше всех веселятся. Я сказал об этом Биллу.
— Мне тоже, — ответил он и рассмеялся пуще прежнего. — А здесь живут лейтенанты и капитаны. — Билл кивнул на аккуратные приземистые коттеджики, расположившиеся рядом с дорогой.
Из-за поворота вынырнул «мустанг» — один из символов «шестидесятых». Рыкнул своим двигателем без глушителя и тут же скрылся, оставив за собой шлейф, сотканный из горьких выхлопов и, судя по вдруг изменившемуся выражению уолтоновского лица, ностальгии.
— Всегда мечтал иметь «мустанг», чтобы не ездить — летать. Да вместо него пришлось полетать на других машинах. На «хью» — слыхал о таких?
— Конечно, — ответил я, — ваш основной вертолет во Вьетнаме.
— Да… Вьетнам… — сказал Билл и просвистел себе под нос мотивчик какой-то песенки.
Он круто повернул направо, дождался, когда нас догонит Уэйн Сорс, и опять прибавил газу.
— «Средний» молодой солдат, — продолжал Билл профессиональной скороговоркой офицера по связи с прессой, — прибывающий в Беннинг, двадцати лет от роду, весит 173 фунта,[4] рост пять с половиной футов.[5] Он со средним образованием и, главное, хочет по-настоящему служить, учиться. Его интеллектуальные и физические данные значительно выше, чем у «среднего» солдата 60-х годов…
— Это потому, что армия имеет возможность теперь сама отбирать наиболее подходящих людей? — спросил я.
— Да, конечно. К середине семидесятых мы отказались от всеобщей воинской обязанности и перешли на добровольную армию. Численность личного состава резко уменьшилась. Словом, мы потеряли в количестве, но приобрели качество. Теперь в армию идут лишь те люди, которые сделали этот выбор сознательно, добровольно. Именно поэтому они легче, чем их сверстники двадцать лет назад, переносят лишения, тяготы, физические и психологические перегрузки военной жизни. Повышение требовательности со стороны сержантов и офицеров они не рассматривают как издевательство. А это было характерно для солдатской психологии еще лет пятнадцать-двадцать тому назад.
Он вдруг улыбнулся и добавил:
— Так что ты передай своим, что мы тоже тут перестраиваемся. В нашей армии «перестройка» идет полным ходом… Важно и то, что представители армейских вербовочных пунктов, разбросанных по всей стране, постоянно работают со школьниками и студентами. Проводят среди молодежи агитационную работу, рассказывают о преимуществах армейской карьеры. И в конце концов выбирают из общего числа желающих лишь наиболее подходящих. А потом, знаешь ли, вообще здоровье нации по сравнению с 60-ми сильно окрепло.
Левая рука Уолтона мертвой хваткой впилась в руль, а правая отчаянно жестикулировала, то взлетая, то падая. Вдруг она замерла, и я увидел татуировку чуть выше локтя: «Дай мне смерть прежде бесчестья!».
Он опять перехватил мой взгляд:
— А, это… У вас, в России, в армии, небось, тоже есть такая мода, нет?
— Есть, Билл, конечно, есть.
— У меня на заднице, — заговорщически добавил он, — пропеллер наколот. Чтобы не утонуть в случае шторма!
— Билл, а если серьезно: каковы преимущества военной карьеры?
— Если серьезно, то преимуществ уйма. Во-первых, армия гарантирует тебе постоянный хороший заработок, бесплатное питание; безработица тебе не грозит. Во-вторых, после окончания контракта Пентагон оплатит два-три первых года твоей учебы в колледже или университете. В-третьих, армия даст тебе возможность бесплатно попутешествовать, побывать в самых разных странах мира: я имею в виду службу на американских военных базах за пределами территории США. В-четвертых, армия бесплатно обучит тебя новой профессии. Перечисление преимуществ можно продолжить. Тебе не надоело?
Уолтон ничего не сказал о недостатках, а я не переспросил.
Мы обогнули здание, в котором у Паттона[6] в 30-е годы располагался штаб. Прославленный генерал в ту пору командовал здесь дивизией.
— Форт-Беннинг, — продолжал Билл, — уникальный военный центр. Это единственный центр, дающий начальную подготовку пехотинцам армии США. Срок полной подготовки солдата — тринадцать недель. Поступившим на службу на протяжении этого времени категорически запрещено курить. Я, понятное дело, не говорю о наркотиках и алкоголе.
Я спросил Уолтона, есть ли у солдат, скажем, наряды по кухне, посылают ли их на строительные или сельскохозяйственные работы?
Он с удивлением посмотрел на меня:
— Нет, это исключено. Все внимание солдата сосредоточено на физической и боевой подготовке. В течение всех тринадцати недель мы им даже запрещаем читать газеты, слушать радио, смотреть телевизор.
— А в этом какая логика?
— Элементарная, — ответил Билл. — Газеты, телевидение и радио отвлекают солдат от боевой и физической подготовки. Разрешается это в минимальных дозах и в порядке поощрения особенно старательных парней. Скажем, в воскресенье вечером кому-то позволят посмотреть десять минут телевизор. Все, баста.
«Хитро придумано: волевым решением они отрывают солдат от сложностей нашего мира и вводят в мир „приказных“ истин», — подумал я. Секундой позже спросил:
— Но ребята должны же знать, что творится в их стране и мире?
— Потом узнают… — Он плавно затормозил, и машину качнуло, словно лодку на волне. — Вот мы и приехали. Это здание, так сказать, «первичной обработки» поступивших на службу.
— В каком смысле? — не совсем понял я.
— Вон, видишь того строгого дядю, с седым ежиком на голове? Это полковник Ист. Спроси у него.
Офицер, на которого показал Билл, казалось, пять минут назад сошел с плаката «Ты нужен американской армии!». Я всегда подолгу рассматриваю такого рода плакаты, с которых к согражданам обращается розовощекий человек с волевыми чертами лица и очень строгий. Одна бровь неизменно вздернута. Подобные плакаты есть, похоже, во всех странах. Но создается впечатление, что штампует их один и тот же художник, меняя лишь лозунги.
Полковник Ист подошел к нам и протянул сначала Биллу, потом мне свою крепкую руку.
Он был одет в пятнистую полевую форму. На его могучем предплечье красовалась нашивка «Делай, как я!». Были и другие: «Рейнджер»,[7] «Воздушный десантник». Всех нашивок я не успел разглядеть, потому что Ист развернулся и пригласил нас внутрь. Мы вошли в приземистое здание, по обилию использованного бетона напоминавшее бункер. Закрылись толстые стеклянные двери, отрезав меня от остального мира.
Прощайте, шевелюра и… сигареты
За окном беспомощно лепетала листва, словно хотела о чем-то предупредить. Но было поздно.
Массивные стены, полумрак, чистота, порядок — все это странным образом действует на психику, подавляет человека, впервые сюда попадающего. Видимо, именно такую задачу военные поставили перед архитектором, планировавшим здание.
— Это своего рода приемный пункт, — сказал полковник Ист. — Сюда съезжаются все только что поступившие на службу. Они сначала прилетают в Атланту[8] из своих родных штатов. Потом на автобусах добираются до Форт-Беннинга. Конечно, все транспортные расходы берет на себя Пентагон. Он же снабжает парней талонами на еду. Ребята поступают к нам одиннадцать с половиной месяцев в году непрерывным потоком. Исключение — рождественские и пасхальные праздники. В неделю через нас проходит обычно от 250 до 1000 человек.
Мы остановились у двери, которая вела в мрачного вида комнату без единого окна. В одной из стен — щель.
— В эту щель, заметил полковник, — каждый из поступивших на службу должен без свидетелей выбросить все то, что солдатам запрещается иметь с собой во время пребывания на территории центра, — наркотики, любые виды холодного и огнестрельного оружия, порнографические журналы, книги, алкоголь, сигареты. Запрещается также жевать и нюхать табак. Если кто-то оставил при себе что-то запрещенное и это обнаружится, будет наложен денежный штраф. Есть и другие виды взысканий.
— Полковник, — сказал я, — со мной ни оружия, ни порнографии нет, есть лишь пачка сигарет. Честно говоря, я иногда покуриваю. Как быть?
— Примите мои соболезнования. Это во-первых. А во-вторых, командир Форт-Беннинга двухзвездный генерал[9] Льюер сообщил нам, что из Пентагона пришел приказ дать вам возможность стать на время солдатом армии США. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что принимайте правила игры.
И я принял. Вошел в комнату, закрыл за собой дверь и, убедившись, что рядом нет ни одного свидетеля, кинул в щель так и не распечатанную пачку «Явы».
Вышел оттуда, почувствовав почему-то, что совесть моя стала чуточку чище. Словно мне отпустили грех.
