БЛЮЗ РИМСКОЙ СТЕНЫ
Через пустошь и вереск ветер сырость принес.
В моей тунике — вши, и заложен мой нос.
Дождь все капает с неба — я вымок совсем,
Охраняю я Стену, сам не знаю, зачем.
Серый камень не сдержит тумана седин.
Моя девушка — в Тангрии; я сплю один.
Аулюс к ней все шьется, а мне — каково?
Не люблю ни манер я, ни рожи его.
Пизо — христианин, бьет рыбе челом,
Не допустит, надеюсь я, крайностей он.
Проиграл я кольцо, что дала мне она.
Когда ж, наконец, мне заплатят сполна?
Вот стану героем и буду сидеть
И в небо оставшимся глазом глядеть.
Виктор был совсем несмышленыш,
Когда появился на свет.
"Не позорь, сынок, имя семьи никогда," —
Такой дал ему папа завет.
Виктор на руках шевельнулся,
Раскрыл круглые глазки свои.
Отец произнес: "Мой единственный сын,
Никогда, никогда не лги."
Виктор с отцом едут кататься.
Отец: "Эта правда проста —
Сердцем чистые благословенны," — сказал,
Библию из кармана достав.
Восемнадцать всего ему было.
На дворе — декабрьская стынь.
Был опрятен Виктор, отутюжен, побрит,
И манжеты всегда чисты.
Снимал комнатку в Певерил-Хаузе,
Там порядок царил и тишь.
Время подстерегало его, словно кот,
Караулящий крупную мышь.
Клерки беззлобно смеялись:
"У тебя были женщины, бой?
Пойдем, порезвимся в субботнюю ночь."
Но Виктор качал головой.
Директор сидел в своем кресле
И пыхал сигарой: "Пых-пых…
Виктор — честный малый, но он далеко
Не пойдет, ведь, как мышь, он тих."
Виктор приходил в свою спальню
И тихо ложился в постель,
Заводил будильник, брал Библию он
И читал про Иезавель.
А в первый же день апреля
В дом Анна приехала к ним.
Ее глаза, рот, грудь, плечи и бедра ее
Возжигали страсть всех мужчин.
На вид чиста Анна, как школьница
В день первого причастия,
Но ее поцелуй крепче вин был, когда
Отдавала она себя.
Назавтра, второго апреля
Она в шубе входила в дом.
Виктор ее встретил на лестнице, и
Все перевернулось в нем.
В ответ на его предложенье
Рассмеялась она: "Никогда!"
Второй раз она помолчала чуть-чуть,
Покачав головою едва.
Анна взглянула в зеркало,
Надув губки, произнесла:
"Виктор скучен, точно дождливый день,
Но мне где-то осесть пора."
Он снова просил, вместе с нею
На озера берег придя.
Ее поцелуй его ошеломил:
"Люблю я всем сердцем тебя."
В конце лета они обвенчались…
"Ты смешной, поцелуй же меня…"
И воскликнул Виктор, ее крепко обняв:
"О Елена Прекрасная!"
Виктор пришел утром в контору
(Где-то в конце сентября).
Он опрятен и чист, и в петлице цветок,
Он опаздывал, но он был рад.
А клерки болтали об Анне
(Дверь была приотворена), —
Один: "Бедный Виктор, вот незнанье когда
Есть блаженство поистине, а?"
Виктор замер так, будто он камень, —
Дверь была приотворена…
Другой: "Боже, что за блаженство дарила мне
В моей старой машине она."
Виктор вышел прямо на Хай-стрит
И из города прочь пошел.
Он дошел до помоек и до пустырей,
И катились слезы со щек.
Виктор обратился к закату:
"Не оставь мя, отец, одного.
В небесах ли ты?" Небо ответило:
"Неизвестен адрес его."
Виктор посмотрел вдаль, на горы,
Где снега свой оставили след,
И вскричал: "Ты доволен мной, папа?"
Но в ответ принесло эхо: "Нет."
"Она будет верна?" — он у леса
На коленях просил ответ.
Но дубы и буки качнули ветвями
И ответили: "Да, не тебе."
А потом на луга Виктор вышел,
Чтобы крикнуть отцу успеть:
"Я люблю!.." — но шепнул ему ветер,
Что она должна умереть.
К реке, глубокой и тихой,
Пошел Виктор, чтобы спросить,
Плача: "Но что же мне делать, отец?"
И река сказала: "Убить."
Карту за картой тянула
Анна, присев у стола.
Карту за картой тянула
Анна и мужа ждала.
Но что первым в руках оказалось,
Было не дамой, не королем.
Первым был не валет и не джокер,
А туз пик, только вниз острием.
Виктор стоял в дверях спальни,
Не произнося ничего.
Спросила она: "Что с тобой, дорогой?" —
Но тот словно не слышал ее.
У него в ушах звучал голос,
Проникая до самого дна,
Был он справа и слева, и он повторял,
Что она умереть должна.
Он взял нож с резной рукояткой —
В нем ни тени сомненья нет —
И сказал: "Анна, было бы лучше тебе
Совсем не рождаться на свет."
Анна вскочила со стула
И кричать начала она.
Но Виктор очень медленно шел за ней,
Как слепой из кошмарного сна.
За креслом пыталась укрыться
И за пологом расписным…
Но Виктор за ней медленно шел, говоря:
"Приготовься же встретиться с Ним."
Ей удалось открыть двери…
С занавеской карниз упал…
Но Виктор и по лестнице шел за ней
И на самом верху догнал.
И вот он стоял над телом —
Кровь сбегала по лестнице вниз
Струей тонкой и пела (а он нож держал):
"Воскресение я, я — Жизнь."
Они его взяли под руки,
Посадили в одну из машин,
И сидел он, тихий, как мышь, бормоча:
"Я — Человеческий Сын."
В углу он сидел, продолжая
Женщину из глины лепить,
Говоря: "Я — Конец и Начало. Приду
Вашу землю однажды судить."
"Леди, плача на дорогах,"
Леди, плача на дорогах,
Милого ль найдешь?
С соколом и сворой гончих —
Как же он хорош!
Подкупи птиц на деревьях —
Пусть молчат они.
Взглядом солнце с небосвода
В ночь, во тьму сгони.
Ни звезды в ночи скитаний,
Вьюгам края нет.
Ты беги навстречу страху.
Прочь раскаянье…
Ты услышишь океана
Неумолчный стон.
Пей! — пусть он глубок и горек, —
Чтоб виднелось дно.
И терпи, терпи в темнице
Во глуби морей,
Ключ златой ища в кладбищах
Старых кораблей.
К краю мира поцелуем
Путь себе купи
И на сгнивший мост над бездной
Не робей, ступи.
Замок опустевший долго
Ждал тебя… Внутри —
Белый мрамор. Поднимись и
Двери отопри.
Зал пустой… Сомненьям там не
Задержать тебя.
Паутину сдунь. Ты видишь
В зеркале — себя.
Нож складной нащупай, ибо
Все совершено,
И всади его в свой бок, где
Сердце лжи полно.
Огоньки
На холмов куполах —
Там маленькие монахи
Встают еще затемно.
Пусть грозно вулканы
Ворчат во сне
На зеленый мир —
Они в своих кельях
Корпят, переводят
Виденья свои
На вульгарный язык
Стальных городов,
Где входят невесты
Сквозь створы под сводом,
И где кости грабителей
Ветер качает.
3
Сгибаясь натужно,
С суровыми лицами
Пилигримы ползут
По склону крутому
В огромных шляпах.
Я кричу и бегу
Вниз, им навстречу.
Я рад, полон жизни,
Расстегнут, с гитарой,
Звенящей от ветра.
БЛЮЗ У РИМСКОЙ СТЕНЫ[187]
