не стоят перед простым выбором, преобладавшим на протяжении всей истории: либо быть «реалистами» и вести себя так, будто в жизни все решает грубая сила, либо уйти в утопические мечты и представить, что везде наступит гармония, как только агрессию объявят вне закона. Многие, а возможно, даже большинство, до сих пор придерживаются «реалистической» точки зрения, выраженной Генрихом фон Трейчке (1834–1896): «Даже если ваш сосед смотрит на вас как на естественного союзника в борьбе с внешней силой, которой боитесь вы оба, он при первой же возможности, как только это можно будет сделать безнаказанно, готов поправить свои дела за ваш счет… Тому, кому не удалось усилить свою власть, приходится ее ослаблять, если другие усиливают свою». Но теперь выясняется, что Трейчке был лишь маленьким мальчиком, мечтавшим стать солдатом и, будучи почти полностью глухим, был вынужден довольствоваться тем, что стал профессором, мечтавшим о могущественных лидерах могущественных наций, ведущих войны для того, чтобы показать свое презрение к другим нациям. Теперь презрение можно рассматривать как извращенный способ выпрашивать уважение. Это не тот метод, который работает. Война больше не считается самым благородным занятием. И все же политики не отказались от метафоры «борьбы» за свои принципы, «победы» над соперниками. Новая терминология о «завоевании» уважения пока еще не найдена.
Деловой мир быстрее почувствовал в этом необходимость. Его героем был агрессивный менеджер, пугавший своих сотрудников и одновременно убеждавший их, что им нравится делать то, что им велят. В деловом лексиконе агрессия осталась добродетелью, хоть и подверглась косметической коррекции: власть предстала с более молодым лицом, провозгласив, что на самом деле это такая домашняя игра, где каждый может выиграть, если хорошо постарается. Однако руководители все реже считают, что их задача – отдавать приказы или даже принимать решения. Напротив, они приходят к убеждению, что их функция – поощрять своих подчиненных, чтобы они находили решения самостоятельно. Приход женщин в бизнес способствовал проявлению человеческих слабостей руководителей, обычно спрятанных за фасадом власти. Когда завеса между общественной и частной жизнью снимается, сильные мира сего оказываются голыми. Именно поэтому уважение все чаще ценится не ниже власти.
Между тем в психиатрии жаждущие власти изображаются больными, страдающими от аллергии на несогласие. Классическим примером был Гитлер (поклонник Трейчке), который пытался устранить не только разногласия и не просто врагов, но и само сомнение, убеждая последователей беспрекословно подчиняться ему, и объясняя, что совесть – это «еврейское изобретение, порок, подобный обрезанию». Однако диктатор не удовлетворился теми горами власти, которые накопил. Гитлер отчаянно жаждал уважения и постоянно жаловался, что его не слушают, что даже армия «постоянно пытается воспрепятствовать любому действию, какое я считаю необходимым».
Одно из самых важных обещаний демократии заключается в том, что она гарантирует уважение каждому. Афины обеспечили его не только тем, что предоставляли право голоса всем гражданам, но и путем ротации должностей по жребию, так что любой, даже необразованный или незнатный человек, мог на день стать президентом. Ни один афинянин не унижал себя работой на соотечественника. Но эта система взаимного уважения работала только потому, что Афины были одновременно рэкетиром и могли позволить себе и дальше вести непринужденные философские дискуссии, только находясь в зависимости от империи, рабов и женщин. Демократические страны до сих пор не нашли способа устранить разницу в степени неуважения к отдельным группам из-за их финансового положения, образования и внешнего вида.
В поисках уважения, которого так жаждали, люди чаще всего обращались именно к религии. Все великие церкви мира согласились, что каждый человек, каким бы скромным он ни был, обладает духовным достоинством. Поборы правителей, оскорбления работодателей и унижения в повседневной жизни казались более терпимыми, если затрагивали внешнее «я», а не внутренние убеждения. А когда религии стало недостаточно, защиту человеческого достоинства усилили другие убеждения, такие как стоицизм, социализм, либерализм и феминизм. Самые серьезные перемены в обществе происходили не в результате революций, свергнувших с трона королей, а в результате того, что отдельные люди игнорировали королей и были преданы духовным ценностям. Так происходит и сейчас. Пророчество о том, что XXI век будет религиозным, – это не пророчество, а признание того, что довольно регулярно происходило в прошлом. Это не означает, что политиков заменяют священники, просто люди отключаются от огромного давления внешнего мира, которое они не в состоянии контролировать. Вместо этого они направляют свою энергию на личную жизнь. Иногда это приводит к эгоизму, но иногда они реагируют на враждебность внешнего мира, стремясь к большей заботе, щедрости, большему взаимному уважению.
Римская империя – отличный пример постепенного краха безопасности, эффективности и ценностей. Императоры продолжали править, но простые люди в частном порядке хранили верность религиям, что удерживало их от полного отчаяния. Христианство не обеспечивало автоматически вместе с крещением внутреннего убеждения в собственной ценности, иначе гораздо больше людей стремились бы туда: в первые несколько столетий существования в него, вероятно, обращалось не более полумиллиона человек каждого поколения. Многие христиане не были полностью убеждены в том, что Бог и их собратья действительно уважают их, поскольку обращение часто происходило потому, что христианские чудесные исцеления от болезней казались большим чудом, чем языческие. И, только пробыв какое-то время в сообществе новообращенных, занимаясь благотворительностью и поддерживая друг друга, христиане начали чувствовать, что их ценят. Но затем они ссорились, приобретая неприязнь к разногласиям, применяя силу для завоевания уважения, преследуя, заключая союзы и подражая сильным мира сего. Каждый раз, когда церкви становятся слишком жадными до власти и ведут себя как правители, верующие в конце концов отворачиваются от них и обращаются к новому утешению или идеалу.
В нынешней неопределенности относительно того, откуда будет происходить ежедневная порция уважения, нет ничего нового. Это не первый случай, когда официальные источники уважения иссякают и люди вынуждены возвращаться к прежним убеждениям и усваивать новые идеологии. Великие религии выросли из поиска смысла жизни, очень похожего на тот поиск, что происходит сегодня, и победили, соревнуясь с сотнями сект и увлечений, ныне забытых. Современное движение за права человека, равенство женщин и неприкосновенность окружающей среды проистекает из тех же требований, которым пытались соответствовать ведущие религии 13–25 веков назад. Оно не дает ни полной свободы от сомнений, ни уверенности в том, что можно завоевать уважение, просто будучи на стороне победителя и послушно следуя за вождями, ни надежды на то, что однажды появится общество, где все будут едины во мнении, достойном уважения, ибо несогласие начинает восприниматься как неизбежность и даже как добродетель. Но это не сильно отличается от позиции самой современной религии, имеющей мало общего со старым догматическим клерикализмом. Примечательно, что мэр Страсбурга, считающая, что самое большое разочарование для нее – то, что демократия не сумела найти по-настоящему новый подход к власти, сочетает в себе опыт модернизированной религии и поиск большего взаимоуважения между полами.
Уважения нельзя добиться теми же методами, что и власти. Для этого нужны не вожди, а посредники, арбитры, вдохновители и советники или те, кого в исландских сагах называют миротворцами, кто не претендует на то, что обладает панацеей, чьи стремления ограничиваются тем, чтобы помочь людям ценить друг друга и работать сообща, гарантируя, что споры не станут самоубийственными, даже если нет абсолютного согласия. В прошлом трудность заключалась в том, что такие люди часто требовали слишком высокую плату, а в итоге и полного послушания.
Большинство женщин, занявшихся традиционной политикой, в большей или меньшей степени разочаровались и считают, что, как бы высоко они ни поднялись, реальная власть от них ускользает, что они вынуждены играть в игру, контролируемую мужчинами. А те жертвуют нормальной жизнью ради того, чтобы наслаждаться властью, и им приходится иметь дело с бюрократами, которые, как бы ни были преданы государственной службе, руководят фабрикой, производящей разочарование, фабрикой XIX века, идеалом которой была обезличенность. Уже есть масса доказательств, что умелых манипуляторов могут лишить власти только такие же умелые манипуляторы, и в результате увековечивается одна и та же система. Нынешняя
