посвященных, только которые и могут расшифровать послания? Имеем ли мы здесь дело с мета-марксизмом [9] или с явно американским глобалистским заговором, который прикрывает свои интересы и техновласть невинными универсальными терминами? Что если эти планетарные мечты – не что иное, как «ретропия», смотрящая в прошлое утопия, которая хочет вернуться к понятным механизмам контроля времен Клинтона, Буша-младшего и Обамы? В годы президентства Трампа и Байдена, пронизанные регрессом, растерянностью и тревогой, все, похоже, утратили веру в мировое господство США и их гегемонию на уровне «протоколов». Замутненный язык и странный взгляд на политику и эстетику можно истолковать либо как мужественный отказ соответствовать господствующим ретроградным дискурсам, либо как прямое проявление статус-кво.
Принципы стективизма – это не «Анти-Браттон», в духе Анти-Дюринга Фридриха Энгельса. Скорее, они небраттоновские (non-Bratton) в том же смысле, что и у выражения «нефашистский» (non-fascist). По ту сторону добра или зла. Книгу Стек следует считать достойным продолжением книги Льва Мановича Язык новых медиа (2001). Обе стали классикой и ассоциируются с Калифорнийским университетом в Сан-Диего, хотя и не обязательно были задуманы и написаны там. И обе провоцируют дебаты. Стек можно рассматривать как фукольдианский набор теоретических инструментов, многие из которых могут оказаться полезны, а критику любви Браттона к Карлу Шмитту оставить кому-нибудь еще. Мы можем разобрать по кусочкам наивную мечту Брэттона о «планетарных вычислениях» и сущностях прямиком со страниц научной фантастики – и одновременно наслаждаться обширным теоретическим ландшафтом, который он предлагает в этом Magnum Opus.
В качестве программного директора московского института «Стрелка» Бенджамин Браттон был занят воплощением в жизнь таких масштабных идей, как Терраформинг – это был образовательный проект, главной чертой которого было намеренное отсутствие ясности [10]. В «Стрелке» максимально спекулятивные тактики использовалась для того, чтобы обойти стороной острые политические вопросы современности, в том числе финансирование самого центра олигархами и их сотрудничество с Кремлем. Как написано в Википедии, программа была посвящена «будущему городов в долгосрочной перспективе и в связи с технологическими, географическими и экологическими трудностями» [11]. Но разве нам нужна очередная концепция Realpolitik или еще более жестокий глобалистский неолиберальный консенсус? Наш рушащийся мир остро нуждается в новых словарях и видениях будущего. Мы не вернемся назад к новой норме. Если грандиозные идеи мешают нам увидеть реально существующие группы интересов и идеологии, которые подпитывает современное производство теории, то о какой политике абстракции здесь идет речь? Грань между расширением прав и возможностей с помощью знаний и сокрытием интересов формирующегося класса планетарных инженеров оказывается очень тонкой.
Стективизм начинается с желания вернуть себе интернет и заканчивается им же. Для этого мы должны говорить власти всю правду в лицо и бороться с платформенным реализмом. Браттон утверждает, что мы «должны создать такую форму политики, которая позволила бы иметь дело со всей сложностью реальности» [12]. Очень хорошо, только что из этого – стандартные сделки с инженерами и лоббистами Big Tech в конференц-залах отелей, а что – открытые и инклюзивные формы самоорганизации? Работа с техническим и юридическим языком протоколов и стандартов – это очень грязное и долгое дело, за которое должны взяться представители нового поколения. «Сознательный план по координации планеты», к которому призывает Браттон в наш век геополитики, – это пример лжи или освобождения? Кто уполномочен объявить его в ситуации, когда политическое представительство в виде национальных государств якобы перестало работать еще несколько десятилетий назад? Легитимно ли высказываться от имени миллиардов пользователей? Что в такой ситуации может заявить критическое, оппозиционное, вдохновленное идеей общности движение?
В каком спекулятивном мышлении мы нуждаемся в нашу эпоху климатической катастрофы, растущего неравенства и реальной геополитики? Где те радикальные мозговые центры и коллективы, которые могли бы выйти за рамки мышления вероятностными сценариями, присущего действующим институтам? Какой могла бы быть новая субверсивная и поэтическая причудливость (weirdness)? Это вопросы, которые можно задать и Хуэю, и Браттону. Нам и правда нужно барахтаться в мутных водах текстов Хайдеггера и Шмитта, чтобы чего-либо добиться? Может ли постколониальный и постгендерный футуризм помочь нам избавиться от мрачных реакционных систем мышления, унаследованных из европейского ХХ века? Что произойдет, если все разработанные в прошлом планы на случай непредвиденных обстоятельств будут отброшены в сторону, а привычная деятельность индустрии по прогнозированию будущего будет нарушена чем-то непредсказуемым? В этом турбулентном мире, где управление настоящим делегировано людям под кайфом и в смятении, идеологическим дизайном может заниматься кто угодно. Давайте в эту эпоху коллапса совершенствовать искусство стратегического прогнозирования, не предаваясь при этом иллюзиям насчет коллективной силы по «созданию миров».
Интерпретируя стек – с ошибками и без
В последнее время «стек» – в свое время лишь технический термин, использовавшийся инженерами и гиками [13], – стал упоминаться вне привычного контекста и превратился в универсальное понятие на грани превращения в пустое обозначение. Как метаконцепт, стек обрел жизнь за пределами созданной Браттоном калифорнийско-нигилистской программы для деловых и крутых и превратился в теоретический инструмент, которым охватывают взаимосвязь кризисов: изменения климата, неравенства, ИИ и автоматизации, а также COVID-19. В мире Браттона вы становитесь частью программы и носите с собой пропуск, а иначе вам сразу укажут на выход. Пожалуйста, никаких аффектов, нарушения моделей поведений или региональных специфик – здесь создается «важная теория». Может быть, это такая форма групповой терапии для неуверенных в себе мужчин? Если вам нравится вкус тестостерона в молочном коктейле, то сойдет.
И всё же разоблачать Браттона как калифорнийского техно-солюциониста слишком легко [16]. Много ли пользы от того, что мы навесим на него это теперь уже фактически пустой ярлык? Мы не должны отвлекаться на эти столкновения различных эго, которых в нашем гиперсвязанном мире и так слишком много. Определять и осмыслять технологии по-прежнему крайне важно. Именно благодаря «стеку» из вопросов, факторов и контекстов мы сможем глубже постичь конституирующую силу технических систем.
Сейчас самое время создавать один, два, три, или еще больше стеков и не отмахиваться от других, потому что, в конце концов, где европейский ответ Браттону или Шошане Зубофф и их амбициозным усилиям? Европа совершенно не справляется с производством современных хрестоматийных текстов – как спекулятивного, так и критического характера. Хотя на ум приходит покойный Бернар Стиглер, требуется серьезная работа по переводу его насыщенной непонятными неологизмами философии технологии и превращению ее в жизнеспособные программы действий. Где, например, альтернативные варианты использования блокчейна? Написанную квазиавторитарным языком дизайнера-господина книгу Браттона можно использовать и на низовом уровне – за междисциплинарный анализ техносоциальных практик (власти) ее можно только похвалить. Почему бы в таком случае не стать амбициознее? Ведь на карту поставлено очень многое. Концепцию стека у Браттона
