селедкой у нас хорошо было. У меня как-то в комнатке остановился рыбмастер с Сахалина, так потом прислал мне полный бочонок селедки, да такой, что вот целиком достаешь из бочки, так ее без хлеба можно кушать.
А официантка эта была при деньгах, мы с ней как-то полетели из Владика до Хабаровска, потом в Новосибирск, потом в Сочи, потом в Крым, а потом к ней в Москву. И все гуляли — двое «Жигулей» прогуляли. Пили крепко, да как-то выходим с ней на улицу Горького, так ей показалось, что ей кольца тело давят. И тогда ну она все золото с себя срывать — браслеты, серьги, — я думаю, полкило на ней этого добра было. Я ползаю, подбираю, а она все бросает и бросает. Да толку-то — все жмет и давит.
Но потом я ее бояться стал. Она страстная очень была. Лет на десять меня старше, но сила была в ней необыкновенная. На рыбу-калугу она была похожа, а калуга-рыба особая, редкая. А вот селедка — рыба глупая, ее как дрифтерным ловом берешь, то в каждой ячейке носом застрянет, шевелится тупо. А по осени видишь сверху косяк, стоит, не двигается, пока ты его кошельком обметываешь. Кинешь гайку в море, и видно, как стукнет она селедку по носу, но та лишь хвостом вильнет и снова стоит на прежнем месте.
Мы с моей официанткой где только ни были, что ни попробовали, но начал я ею тяготиться и даже бегать от нее принялся. Уж больно много женской силы в ней, и все она хочет праздника, а праздника ей все мало. Это как с долгами — занимаешь снова, чтоб прежнее отдать. А у меня тогда деньги текли, как селедка по палубе — без счета, только серебро на солнце играет. Но тяжко, тяжко мне становилось — вдруг она меня еще и кончит, от чувств своих, от их переполнения.
А потом и вовсе на полгода ушел, а затем уволился. По рыбколхозам работал, а затем на краболов пошел. Но краб — не рыба, его полюбить нельзя. Просто краба берешь, пообрываешь ему там что надо и в банку с морской водой, она ведь соленая, и — под пар с машинного. Вот и ешь, как хлеб.
А как-то из рейса пришел, встретил знакомого:
— Помнишь меня? — спрашивает.
— Что ж не помнить? Здравствуй, Гриша.
— А Галю помнишь?
Забудешь ее, как же.
— Знаешь, — говорит, — что с ней стало?
И рассказывает — дескать, началась у нее новая любовь, да только мужик там был не как я — с большим окладом да всякими надбавками, — какой-то хлыст, все деньги с нее тянул, а потом бросил. Так она его зарезала. Пять лет ей дали и химию потом довесили.
Ну а я что-то так загрустил, что стал криль ловить. А криль — вовсе без души, существо полезное, да только неинтересное.
А затем он говорит:
…А я в телохранители устроился. Впрочем, это только так тогда называлось, потому что все насмотрелись иностранных фильмов, и форс был важнее смысла слов. Мать все равно боялась ужасно, плакала: «Ты из огня, да сразу в полымя». Но по правде, я ведь слугой тогда устроился — к одной актрисе, чтобы, значит, в ресторанах к ней не приставали или на улице кто-нибудь нескромно не кинулся. Платил мне ее папик, человек странный, к тому же я не сразу понял, что он ее просто ревнует, но ревнует по-новому. Дескать, пусть гуляет, только чтоб он знал, а другие не знали.
Поехали мы как-то ранней весной в Сочи, где было два прекрасных, по советским еще меркам, международных отеля. У меня номер был с раздвижной дверью на балкон, где море и прочая красота, виды и дали, то есть не сэкономили на мне, спасибо. Ну и работы почти нет, оттого что хозяйка моя занемогла желудком и третий день из своего номера не вылезает.
А я крепкий был такой, от прежней резвой службы не отошел и на рассвете все выходил поразмяться. Бегал там по пляжу и даже окунался. А на пляже — никого, кое-где еще снег лежит, и только стоят недопитые бокалы на столиках, оставшиеся от прошлого вечера. Ну, я и макался на свою короткую минуту «по-взрослому», с экономией одежды.
Да только оказалось, что в это же время там происходила сходка грузинских воров — это у них принято, на нейтральной территории встречаться. Мужчины там дела обсуждают, а жены их, затянутые в черное, ходили как призраки. Впрочем, под настоящей охраной.
И вот одна такая оказывается рядом. Стоит она сверху, а я еще в воде. А за ней два здоровых лба при стволах. Ну, думаю, даже с мороженым хреном меня застрелят за неуважительность.
— Хорошая вода? — спрашивает она вдруг.
— Хорошая, — говорю, — прелесть, что за вода. Лучше не бывает, рекомендую. Практически как в раю себя почувствуете.
А сам льдинки все отталкиваю.
Вот было самое опасное, что я на этой службе испытал. А потом актриса с папиком поругались, да меня и рассчитали.
Он долго молчит, трогает стену, а потом говорит:
…Я американцев не любил никогда. Не то чтобы уж так не любил конкретно или как вероятного противника, а вот не лежала у меня душа. Ну и действительно, я двадцать пять лет с ними воевать готовился, а они со мной.
А потом, когда я в банке работал, нас, в качестве оплаченной радости, в Непал повезли. Там модные всякие слова говорили, тимспирит какой-то, но я так понимаю, это все обычный туризм за банковский счет. Какой у меня в службе безопасности тимспирит? У меня и с обычным спиритом не забалуешь.
А все же поехал. Горы, красота, усиленное питание.
Мы гусиным шагом взад-вперед ходим — от одного горного отеля до другого. И вот увидел я американца — меня еще ткнули локтем в бок: «Смотри, Иваныч, на тебя похож».
И правда, похож. Невысокий, крепенький, а с лицом известная штука — все люди смотрят не на лицо, а на что-то немногое — на разрез глаз, форму носа. Оттого при проверке документов мы всех китайцев за одного принимаем, а они нам тем же отвечают. Не умеют люди на документы смотреть.
Смотрю я — американец такой собранный, аккуратный, идет по тропе не быстро, не медленно.
С выправкой, я бы сказал. Видно — не из гражданских.
Мы на привале с ним стыкнулись. Он там в камнях сидел, поставил себе газовый
