вид плывущего ежа. Бобр с коленкоровым хвостом. У лестницы стояла внушительная алебастровая композиция — Жан Батист Ламарк с дочерьми, которые обкусывали ему ногти на ногах. Пальцы рук Ламарк засунул в огромную морскую раковину. Они застряли там, и на лице Ламарка застыло страдальческое выражение. Он предчувствовал, видимо, что его научный строй логически разовьёт Трофим Лысенко.
Десятки разноцветных кроликов сидели в ряд на полках демонстрируя действие генов и законы эволюции.
В углу притаилось чучело человека. Многие принимали его за охранника, а ещё более было страшно, что он время от времени свистел сусликом и ухал выпью — за ним стоял шкаф-магнитофон, усеянный именными кнопками зверья и птиц.
Вообще, это был мир чучел — тысячи чучел наводняли это здание.
Одна из родственников ежа, специфическая родственница-землеройка, оказалась скверного характеру и весьма ядовита. Ёжи, кстати, жили в центре Москвы, в простенках старых деревянных домов. Змея вцепилась в задницу пойманной ею летучей мыши и была выдана за дракона. Она зависла над страницами "Истории змей и драконов" Альдрованди (1640).
На маленькой запертой двери было написано мелко "Зв. 01".
Видимо, за ней скрывалось загадочное промежуточное звено, которое требовали предъявить у Дарвина.
24 июня 2002
При этом на еврейском джазе, во множественных кругах аида, обнаружилось огромное количество полногрудых барышень, чьи груди выпирали из маек. Были они похожи на доярок, что случайно забрели сюда из кибуца, каким его представляли переселенцы в двадцатые годы, чтобы послушать смесь "Каравана" с "Хава нагилой".
24 июня 2002
Ходил смотреть на выпускников. Им сделали загончик на Красной площади, там они и возились, хрюкая, как поросята. Время от времени загончик открывали, и тогда начинался парад суверенитетов и ярмарка тщеславия. Барышни оскальзывались на шпильках, катились по двое и по трое вниз — по брусчатке Васильевского спуска. Мальчики демонстрировали галстуки-батоны феерических расцветок.
Суверенитет заключался в курении при учителе. Мальчики и девочки и так увидели в жизни многое, но вот курить при учителе — это, чувствовалось, внове. Это была настоящая независимость.
26 июня 2002
Все начали писать в ЖЖ про секс. Но я-то, живой человек, мне-то тяжело читать про то, как он был хорош в постели, про то как кто-то кого-то облизывает и покусывает. Потому как мне тяжело при этом сохранять жизненное спокойствие в это тревожное для меня время. Поэтому я тоже расскажу про сексус без лексуса.
Дело было давнее, тогда в холле чужого дома в Иерусалиме сидела девушка в модной, будто ортопедической обуви. Она жила с одним из близнецов-хозяев, и он только что гладил её, задирая одинокую майку, продвигаясь при этом выше и глубже, пока я колдовал над кофе.
Но вот она пересела ко мне и, желая приручиться, коснулась пальцами с чёрным маникюром моего локтя. Её ногу охватывал татуированный терновник — вот и всё, что составляло её одежду, кроме майки, разумеется.
В мангале, шипя и погибая, томился шашлык, хозяева перешли с английского на иврит. Время кончалось.
Мы порознь спустились на нижний этаж по узкой лестнице, и вот, столкнувшись боками, сделали несколько шагов вместе. Она смотрела на меня расширенными зрачками наркоманки и тянулась к ремню. Ладони двигались, входя в мокрое и стукаясь о твёрдое. Девушка схватилась за холодную трубу, а я — за неё. Дом дрожал от нашего хрипа. Выгнувшись, я с грохотом свалил кучу оружия, среди которого был и её автомат "Галиль", а, может, у неё была М-16. Чёрные стволы тяжело катались по комнате, лезли под ноги.
Ах, чёрт, как же её звали, она же меняла имя, с одного на другое, а потом это другое оказалось написанным с ошибкой, и тоже подлежало замене.
Мы были ещё вместе, всё ещё стоя и прижимаясь: она — лопатками к пупырчатой стене, а я к её влажной майке, волосам и лицу, чувствуя, как вытекает из меня электролит.
И вот, как избавитель, запел её пелефон. Жизнь помедлила секунду и, наконец, вернула нас к естественному ходу времени.
Наверху нас ждали скороговорка СNN и горький дым анаши. Она прошла как сквозь воздух сквозь протянутую руку своего приятеля. Другая пара зверьков — второй близнец со своей итальянской подружкой — улеглась на ковёр, а телевизор продолжал трепать частную жизнь чужого Президента.
28 июня 2002
История об орангах и утанах
Пошёл я как-то давным-давно в зоопарк. Хорошо. Смотрел обезьян, черепах, сов и слонов.
Вот бегают павианы — показывают… Показывают… Известно, что показывают павианы… А вот другие, их имя на этой земле пишется раздельно Orang Utan. Один таскает яблоко на нижней губе другой — лупит собрата, стоит над ним и дёргает его, лежащего, дёргает за голову — будто двое московских пьяниц передо мной. Проматывается голова. Не встаёт обезьян.
А вот уже другой лежит на спине в соломе — ловит губами горлышко пустой канистры. Ноги его поджаты — будто нет ног вовсе.
И вспомнил, глядя на него, деревенского пьяницу, безногого инвалида, что лежал вот так же в соломе и пил из канистры пиво. Этот старик пил из канистры пиво и ворочался на зассаной соломе. Ноги он поджал в 1942 году, не доехав до Сталинграда и не побывав ни в одном бою. А сейчас уже есть какое-то общество, и братаются бывшие враги, вспоминая, кто где лежал и в кого целил. Время идёт и суждения меняются, очевидцы начинают менять суждения и показания. Надо только дождаться, когда самые старые начнут помирать.
Нужно дождаться того, когда болезни заклокочут в их горле, и начнут очевидцы перебирать свою жизнь как ящик с жухлыми фотографиями. И они выдадут все, ставшие ненужными, тайны.
Видел я одного — я снимал у него комнату, а он был с вермахтом в Польше, именно с вермахтом, а не SS, и вспоминал это время как сладкое, главное в своей стариковской жизни. Я его не смущал. А чего я должен его смущать? На хера?
Снова военные ассоциации влезают в мою жизнь. Возится там и сям военная машина В кошмарах я так и представляю её машиной — помесью танка и кофемолки — неповоротливой, урчащей, воняющей соляром, давящей своих и чужих — вечной машиной.
29 июня 2002
История про пересечение границы
Однажды видел я замечательного пограничника. Этот белорусский пограничник начал
